Грек Зорба

Если мы их оставим на произвол судьбы, они погибнут. Нужно иметь большую любовь и понимание, энтузиазм и практический ум (эти два качества ты так любил видеть вместе), чтобы спасти их и переселить на нашу свободную землю, туда, где будет наибольшая польза для нашего народа - вверх, к границам Македонии и ещё дальше, к границам Фракии. Только так будут спасены сотни тысяч греков, а вместе с ними и мы. С той минуты, как прибыл сюда, я, по твоему совету, очертил круг своих действий, назвав это «моим долгом». Если я полностью выполню намеченное, я тоже буду спасён; если же не спасу людей, то пропаду сам. Итак, на моей совести находится около пятисот тысяч греков.

Я мотаюсь по городам и деревням, собираю греков, составляю доклады и телеграммы, пытаюсь заставить наших мандаринов в Афинах послать суда, продукты, одежду, лекарства и перевезти несчастных в Грецию. Усердно и настойчиво бороться - это счастье, и я счастлив этим. Не знаю, возможно, ты об этом говорил, что каждый выбирает счастье по своему «росту»; видно, так угодно небу, иначе я был бы высокого роста. Я хотел бы вытянуться до самых отдалённых границ Греции, они же были бы и границами моего счастья. Но довольно теорий! Ты возлежишь на своем критском пляже, слушаешь море и сантури, у тебя есть время, у меня же его нет.

Тема моих размышлений сейчас очень проста. Я знаю, что жители побережья Черного моря, Кавказа и Карса, крупные и мелкие торговцы Тифлиса, Батума, Новороссийска, Ростова, Одессы, Крыма - наши, нашей крови: для них, как и для нас, столица Греции - Константинополь. У всех нас один и тот же вождь. Ты его называешь Одиссеем, другие Константином Палеологом, но это не тот, что был сражён у стен Византии, а другой, о ком сложены легенды; воплощённый в мраморе, он стоит, как ангел свободы. Я же, с твоего разрешения, вождём нашей нации называю Акритаса.

Его имя мне особенно нравится, оно более строгое и грозное. Как только я слышу его, во мне сразу пробуждается дух древнего воинственного эллина, который без устали сражается на границах. На всех границах: национальных, интеллектуальных, духовных. А поскольку он ещё и Диоген, можно дать более полную характеристику нашей нации, в которой чудесным образом смешался Восток и Запад.

Сейчас я нахожусь в Карее, где хочу собрать греков из всех ближайших деревень. В день моего приезда курды схватили недалеко от города попа и учителя и подковали их, как мулов. Именитые граждане в ужасе укрылись в доме, где я жил. Мы слышим залпы приближающихся курдских пушек. Глаза всех были устремлены на меня, словно я один был в силах их спасти.

Я рассчитывал на следующий день уехать в Тифлис, но теперь, в такую опасную минуту мне стыдно уйти, поэтому я остаюсь. Мне, конечно, страшно, но и стыдно. Мой любимый рембрандтовский воин, разве не сделал он то же самое? Когда курды войдут в город, справедливее будет, если именно меня они подкуют первым. Ты наверняка не ожидал, учитель, что твой ученик погибнет, как мул. И на рассвете мы пустимся в путь на север. Я буду идти впереди, наподобие барана, вожака стада.

Патриархальный исход народа через горные цепи и долины с легендарными названиями! А я вроде Моисея - Псевдо-Моисей, ведущий избранный народ к Земле обетованной, как называют эти простаки Грецию.

Чтобы остаться на высоте своей миссии и дабы ты не стыдился, мне, видимо, нужно было снять свои элегантные краги, служившие объектом твоих насмешек, и обернуть ноги обмотками из овечьих шкур.

Неплохо было бы к тому отпустить буйную длинную засаленную бороду и, что самое главное, отрастить рога. Извини меня, но я тебе такого удовольствия не доставлю. Гораздо легче для меня поменять душу, чем костюм. Я ношу краги, чисто выбрит, будто капустная кочерыжка, и не женат.

Дорогой учитель, я надеюсь, что ты получишь это, кто знает, возможно, последнее письмо. Не верю в тайные силы, которые, как говорят, защищают людей, а верю в слепой случай, когда бьют направо и налево, без злобы и цели убивая всякого. Если я покину эту землю (я сказал «покину», чтобы не напугать тебя и не испугаться самому, воспользовавшись более подходящим словом), итак, если я покину землю, тогда будь счастлив и крепок здоровьем, дорогой учитель! Мне стыдно это говорить, но сейчас необходимо, извини меня, - я тебя тоже очень крепко любил».

И ниже написанный в спешке карандашом постскриптум: «P. S. Договор, который мы заключили на пароходе в день моего отъезда, я не забыл. Если я должен буду «покинуть» землю, предупрежу тебя, знай это, и где бы ты ни был, не пугайся».

13

Прошло три дня, затем четвёртый и пятый. Зорба не возвращался.

На шестой день я получил из Кандии письмо на нескольких страницах, настоящий роман. Оно было написано на розовой благоухающей бумаге, в одном из уголков было сердце, пронзённое стрелой.