Грейуорен

– Я забрал ее c собой в Агленби, – продолжил Диклан. – А потом в свой таунхаус. И привез ее сюда. Я легко избавлялся от других грез. Продавал их, обменивал. Не знаю, почему сохранил эту. Может, просто потому что она красивая. Моне… Ты знаешь Моне? Наверняка. Он написал водяные лилии, их видел каждый. Так вот, Моне однажды сказал: «Каждый день я открываю все больше и больше прекрасных вещей. Этого достаточно, чтобы свести меня с ума». Или, может быть, «свести кого-то с ума». Неважно. Мне кажется, в этом все дело. Греза оказалась настолько прекрасной, что я стал одержим ею. Я сошел с ума.

И продолжал сходить, ведь по прошествии стольких лет он все еще ее хранил. У него осталось лишь две грезы, которые он не продаст никогда. Первую подарил отец. А вторую, представляющую собой сгусток света, много месяцев назад дал ему Ронан.

– И что же это за греза? – прошептал Мэтью.

– Мотылек. Огромный. Размером с папину ладонь. Белого цвета или зеленого, а может, и того, и другого. Он цвета залитого лунным светом сада, вот какого цвета. Мотылек был сном. А значит, Ниалл мог придать ему любой окрас, какой бы ни пожелал, даже если такого цвета не существует в природе.

– У мотылька были такие красивые глаза. Большие, как… – Диклан поднял руку, показывая пальцами размер крупного шара. – Черные, блестящие и умные, как у свиньи.

– Фу!

– Нет, нет. У мотылька были такие же пушистые ресницы, как у тебя, – добавил он, и Мэтью легонько коснулся своих ресниц. – И длинные, словно покрытые перьями, усики. Он не выглядел отвратительным, просто животное, только и всего. Он был… прекрасен.

– Мотыльки – это насекомые, – пробормотал Мэтью.

– Их крылья напоминают гобелен. В следующий раз, когда увидишь мотылька, взгляни на него поближе, присмотрись внимательно. Только не трогай, – сказал Диклан. – Мне всегда хотелось к нему прикоснуться, но папа запрещал. Он говорил, что если дотронуться до крыльев, то можно повредить тонкий пух мотылька, и он уже никогда не сможет летать. Но, Мэтью, невозможно увидеть мотылька и не пожелать к нему прикоснуться. Почувствовать кончиками пальцев его бледно-зеленый мех.

– М-м-м, – протянул притихший Мэтью. Он прикрыл глаза, словно тоже представлял перед собой мотылька. Впереди замигали стоп-сигналы, но они лишь выдавали чье-то раздражение, а не указывали на изменение дорожной ситуации.

Может, сделаем для него домик? – спросил Диклан у Ниалла. – Коробку? Чтобы он был в безопасности?

Он станет биться о стенки, – ответил Ниалл. – Ведь мотыльки стремятся летать. Их век короток. Он должен взлететь, исполнить свое мотыльковое предназначение, а потом его съедят или он улетит к солнцу. Так поступают все мотыльки. Да, и как накормить твоего нового друга? У него вообще есть рот?

На глаза Диклана навернулись непрошеные слезы, то ли от осознания мимолетности существования этого прекрасного создания, а может, просто от его красоты. Поэтому Ниалл быстро добавил:

– Можно сделать одну из стенок коробки стеклянной, тогда его будет видно, и никто до него не доберется. Конечно, если ты хочешь.

– Отец сделал для мотылька небольшую коробочку. Своими руками, без помощи снов, – продолжил Диклан. В то время это казалось ему невероятно важным. Ниалл поклялся, что не приснил коробку, а сколотил и отшлифовал в мастерской. Однако годы спустя вспоминая свою настойчивую просьбу, чтобы коробка непременно была настоящей, а не присненной, Диклан снова чувствовал жжение в глазах. Он хотел бы вернуть свои слова обратно. – Чтобы я мог носить ее с собой и любоваться грезой, когда захочу.

Первое время мотылек бился о стенки, а потом понял, что ему не выбраться. Когда погиб Ниалл, греза, разумеется, заснула и уже не тревожилась о том, в коробке она или на воле.

– Он все еще у тебя? – спросил Мэтью.

– Я проверял на нем твой кулон. Если хочешь, покажу тебе, когда вернемся домой, – сказал Диклан и почти сразу пожалел о своем предложении. Еще один сон, тянущий энергию из магнита. Интересно, сколько еще грез он сможет выдержать? Магнит. Сколько еще грез сможет выдержать магнит?

– О нет! Диклан! – воскликнул Мэтью.

Мальчик повернулся, вглядываясь в полумрак на заднем сиденье. Неподвижная фигура Ронана не сдвинулась с места, но кое-что все же изменилось: из его глаза медленно текла тонкая черная струйка.

Ночная грязь.