Греческий огонь

— И тем не менее мое присутствие во Дворце, видимо, сочли необязательным, раз я оказался здесь. Однако официальная причина моего заключения мне неизвестна, я даже не могу ее себе представить. Вероятно, вы дадите мне какие-то объяснения по поводу моего ареста.

Эпарх сел на деревянную лавку рядом с заключенным, провел рукой по лбу, как будто ему пришла в голову какая-то внезапная мысль, а затем совершенно иным, вполне доброжелательным тоном заговорил о другом, уклонившись от ответа на этот вопрос.

— В последние дни император был не в духе, так как его оскорбил епископ из Лонгобардии, осмелившийся заявить во время торжественной трапезы, на которую он был приглашен, будто жареного козленка с чесноком не готовят.

Нимий Никет посмотрел на эпарха с удивлением и растерянностью.

— Зачем вы рассказываете мне этот анекдот?

— Раз вы сами не можете представить себе причину, по которой оказались здесь, я пытаюсь подсказать вам возможный повод. Как вы знаете, сановник вашего ранга может быть арестован только с согласия императора, и вполне возможно, что этот случай — всего лишь следствие каприза или дурного расположения духа нашего императора, которого рассердил приезжий епископ. Я лишь попытался дать одно из возможных направлений вашим подозрениям, направить их в какое-то русло.

Нимий Никет вновь посмотрел на эпарха, который опустил глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Я не понимаю, зачем вы пытаетесь приписать мне мысли, которых у меня нет. Можно подумать, что вы хотите навязать мне еще какое-то обвинение, кроме того, кстати говоря, пока неизвестного мне, из-за которого я сижу в этой камере. Нечестный способ свершения правосудия, и, по правде говоря, я не могу вас понять. Разве мало того, что меня заключили в тюрьму как предателя? И теперь, вместо того чтобы сообщить мне причину ареста, вы морочите мне голову рассказами о причудах императора и вообще ведете себя так, будто измена — это какой-то пустяк, почти простительная шалость.

— Значит, вы признаете себя изменником?

— Напротив. Считаю это обвинение гнусной клеветой, хотя оно и высказано мне лишь в предположительной форме, чтобы несколько смягчить оскорбление.

— Выдвинутое против вас обвинение находится у моего помощника. Но не приписывайте мне власть и полномочия, которыми я не обладаю. Вы знаете, что вас заключил под стражу куропалат, разумеется, с согласия, а может быть, и по приказу самого императора, поскольку при дворе вы были облечены высшей военной властью и подчинялись только ему. В мои обязанности входит лишь допрашивать, возбуждать дело, рассматривать его в судебном порядке, а не сажать людей в тюрьму, тем более эпархов. Еще я могу по-разному вести себя с заключенными: быть с ними откровенным и доброжелательным или, наоборот, суровым, в зависимости от самого дела, но и от моего личного отношения к заключенному и даже от моего настроения и самочувствия в этот день.

— Вы сообщили мне о своих разнообразных настроениях, ло не сказали, от чего они зависят. Почему вы сначала называете меня изменником, а потом делаете вид, будто питаете ко мне дружеские чувства?

— Может быть, потому, что мне так больше нравится, или потому, что мне так удобнее, или мне кажется, что это может пойти на пользу дела. Возможно, именно таким способом я надеюсь добиться от вас правды. Но, признаюсь вам честно, еще и потому, что вы — сириец, то есть принадлежите к нации с древней культурой и цивилизацией, но строптивой и вероломной.

— У вас странные представления о культуре, и уж, во всяком случае, очень поверхностные о сирийцах. Вы не знаете окраин империи, никогда не бывали в пограничных областях, где воюют за обладание одним-единственным городом или за клочок земли, и потому употребляете слова, вроде этих ваших "строптивый» и «вероломный», которые не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к реальной ситуации. Когда вы говорите мне, что лонгобардский епископ оскорбил императора, заявив, что козленка не готовят с чесноком, вы забываете о национальной гордости этого дипломата, который хотя бы за столом пытается утвердить независимость своей нации и заставить ценить культуру своего народа.

— Эти западные люди из Лонгобардии так грубы! Они хуже варваров, которые живут на границах с нами, хуже болгар, хуже скифов. Они даже не умеют пользоваться вилкой, а туда же, бесцеремонно критикуют византийскую кухню. Разумеется, наш император проявит снисходительность и простит это оскорбление, которое вообще-то не причинило вреда ни ему, ни империи. Но у вас другой случай. Вы прибыли из Сирии, из страны высокой культуры и благородных традиций. К сожалению, ваше происхождение не помешало вам обмануть оказанное вам доверие. И в этой подземной тюрьме, как вы знаете, хотя и делаете вид, будто не знаете, вы находитесь потому, что похитили или пытались похитить тайную формулу изготовления греческого огня, оружия, которое уже почти три века позволяет византийскому флоту удерживать господство на Средиземном море. Вот о чем мы должны говорить.