Греческая эпиграмма

Утомительная жизнь вечного странника заставляла Леонида мечтать о спокойном существовании, которое он считает верхом благополучия; он не стремится ни к роскоши, ни к богатству: поселившись в скромной хижине, он рад, «коли есть только соль да два хлебца ячменных» (см. стр. 119). Свой скромный жизненный идеал он выражает так:

Не подвергай себя, смертный, невзгодам скитальческой жизни,
   Вечно один на другой переменяя края.
Не подвергайся невзгодам скитанья, хотя бы и пусто
   Было жилище твое, скуп на тепло твой очаг,
Хоть бы и скуден был хлеб твой ячменный, мука не из важных,
   Тесто месилось рукой в камне долбленом, хотя б
К хлебу за трапезой бедной приправой единственной были
   Тмин да полей у тебя, да горьковатая соль.

(Перевел Л. Блуменау.)

Леонид искренне жалеет бедняков и тружеников и посвящает им полные глубокого чувства эпитафии. Таковы его эпитафии рыбаку Фериду (стр. 120), пастуху Клитагору (стр. 124), ткачихе Платфиде (стр. 125–126), эпитафии зарытым при дороге (стр. 122–123) и другие.

Несмотря на постоянные мысли о смерти, которыми полны его эпиграммы, мировоззрение Леонида нельзя назвать пессимистическим: смерть для него просто неизбежность и вместе с тем состояние полного покоя. В этом отношении он близок к Эпикуру, и корни его миросозерцания те же, что и у этого философа. Однако Леонид существенно отличается от Эпикура тем, что интересуется жизнью во всех ее проявлениях и отнюдь не уходит от нее; он откликается на военные события (см., например, эпиграммы на стр. 118), подшучивает над пьяницей-старухой Маронидой (стр. 121), живо воспринимает произведения искусства (см. стр. 128 — эпиграммы об «Афродите» Апеллеса и «Эроте» Праксителя).

Эпиграммы Леонида пользовались большим успехом в древности; не утратили они своего обаяния и в новое время. До нас дошло около сотни его эпиграмм, из которых многие переведены на русский язык.

В конце III — начале II в. до н. э. в творчестве поэтов-эпиграмматистов заметно некоторое оживление интереса к политической жизни Эллады. Между двумя объединениями греческих государств — Ахейским и Этолийским союзами происходит борьба за гегемонию в Греции. Эта борьба, как и войны между Македонией и Римом, отразилась и в эпиграмме. Наиболее выдающимся эпиграмматистом этого времени был поэт Алкей Мессенский, под именем которого сохранилось около двадцати эпиграмм. Но в дальнейшем развитии эпиграмматической поэзии общественно-политические мотивы опять замирают, а первенствующее значение снова получает личная тематика.

Крупнейшим представителем поздней эллинистической эпиграммы следует считать поэта Мелеагра, жившего в конце II — в начале I в. до н. э. Родился Мелеагр в палестинском городе Гадарах, где получил хорошее образование, а затем жил в Тире, как и его современник эпиграмматист Антипатр Сидонский. В молодости Мелеагр, как видно из его собственных слов (см. стр. 167), писал сатиры, идя по стопам своего земляка, кинического философа Мениппа (III в. до н. э.). От этих юношеских сочинений Мелеагра ничего не сохранилось. После переселения в Тир поэт всецело обращается к иной тематике, которая была по душе и ему самому, и тому богатому и легкомысленному обществу, в каком ему приходилось завоевывать себе положение. Большая часть его эпиграмм, написанных в Тире, — игривого и любовного содержания. В этих произведениях он достигает высокого совершенства. При всей риторичности и изысканности языка Мелеагра, в его эпиграммах видно живое и глубокое чувство, которое особенно ярко проявляется в стихотворениях, обращенных к его рано умершей возлюбленной Гелиодоре.

Особо следует отметить автоэпитафии Мелеагра, в которых отразилось то огромное значение, какое имела для Средиземноморья греческая культура, превратившая отдельные страны и народы, их населявшие, в единый эллинский мир. У передовых людей этого мира исчезает узкий и ограниченный национализм: они начинают сознавать себя гражданами того великого, не знающего никаких внешних пределов государства, идейным центром которого навсегда останутся утратившие всякое политическое значение Афины. Для приобщившихся к греческой культуре, — будь они греки, будь финикийцы, будь сирийцы, — кроме, родной земли, есть одна общая родина — мир (по-гречески — космос). И вот в одной из своих автоэпитафий Мелеагр говорит:

Если сириец я, что же? Одна ведь у всех нас отчизна —
   Мир, и Хаосом одним смертные мы рождены, —

(Перевел Л. Блуменау.)