Гражданин преисподней

На этом разговор окончился. Змей снова уснул (или только захрапел для виду). Летучие мыши, недовольно попискивая, возвращались на прежние места и принимали излюбленную позу – головой вниз и крыльями в обхват. Светляки, лежавшие в разных углах, ничем себя не обнаруживали. Юрок – тоже.

Уже засыпая, Кузьма почему-то вспомнил про Грань. Обладай она хоть какими-либо качествами, присущими живому существу, ей было бы за что обижаться на людей.

Мало того, что метростроевцы пытались ее продырявить, так и темнушники отличились – взорвали свою дурацкую бомбу. А если и светляки не остались в стороне от сих благих дел? Разожгли, например, под Гранью костер из свиного сала или окропили ее святой водой, предназначенной для развенчания любых дьявольских наваждений? Эх, ребята, не делом вы занимаетесь…

Гибель и возрождение надежды

Что другое, а терпеть Кузьма умел. С детства был приучен. В этом деле он мог дать фору самому стойкому схимнику. Воля изменяла ему разве что во сне, но зато частенько.

Вот и сейчас ему привиделось многое из того, что делает жизнь если не счастливой, то хотя бы привлекательной, – огромный ковш водяры, голая задница Феодосии, а главное, целая сковорода свиной колбасы с грибной подливкой.

Даже проснувшись, Кузьма некоторое время продолжал тянуться к этой сковороде, но увы – между ними уже пролегала преграда, куда более непреодолимая, чем пресловутая Грань. Оставалось только глотать слюнки.

Летучие мыши давно проснулись, успели перекусить (им-то стол был готов на каждом шагу) и сейчас были не прочь отведать спиртного, однако Кузьма с некоторых пор взял себе за правило поощрять стаю только за конкретные дела. Авансы не выдавались никому, даже Князю.

Факел давно догорел, и пока Кузьма зажигал новый, его спутники стали продирать глаза.

– О, блин, все кости ноют! – простонал Юрок. – Как будто меня черти всю ночь метелили.

Змей дипломатично промолчал, а Кузьма как ни в чем не бывало посоветовал:

– Не надо на голых камнях спать. Да еще мордой вниз, а коленками вверх. Прострел от этого бывает.

– А «смолка» твоя, знаешь, помогла. – Юрок потянулся, захрустев суставами. – Ни голода не чувствую, ни усталости. Выдай еще.

– Тебе и вчерашней дозы надолго хватит, – отрезал Кузьма. – А всем остальным могу предложить. Вместо завтрака, так сказать. Незаменимое средство от усталости и мрачных мыслей. Если не злоупотреблять, конечно.

– А если злоупотреблять? – Венедим покосился на предложенный общему вниманию крошечный катышек, очень похожий на мышиные экскременты.

– Если злоупотреблять, тогда это незаменимое средство для самоубийства. «Смолка» ведь не сытость дает, а одну только видимость. Обманывает организм. Тот и жжет себя самого, причем без всякого разбора. При обычной голодухе это сначала пропадает. Жир, мясо лишнее, плевки всякие. Сердце и мозги на очереди самые последние. Природа все предусмотрела. А когда организм «смолкой» насквозь отравлен, все в дело идет – от кожи до потрохов. Потому-то, наверное, и глюки такие бывают.

– Я, пожалуй, воздержусь. – Венедим отступил на шаг назад.

– Да и я рисковать не буду, – поддержал его Змей, наученный горьким примером Юрка.

Молчальник, как всегда, выжидал, и это, надо сказать, была самая удобная позиция.

– Я с вами не шутки шучу. Считайте это приказом. – Кузьма забросил в рот катышек «смолки». – Времени у нас с комариный нос. Я сам сейчас пойду как заведенный и отстающих дожидаться не собираюсь. Нечего тут кочевряжиться! Такая доза даже ребенку не повредит…

И в самом деле – порождение чужой природы, слезы отмершего мха, любимое (по слухам) лакомство химер подействовало на уставших, отчаявшихся, голодных людей, как порыв свежего ветра на угасающее пламя. Накануне едва влачившие ноги, сейчас они вышагивали столь же бодро, как и в первый день пути.

Вдобавок ко всему у Змея полностью восстановился слух. Недоволен был только Юрок, считавший себя обделенным.

Он подкатывал к Кузьме и так и этак, и про прежние добрые отношения напоминал, и на свою щедрость намекал. Пришлось Кузьме в довольно категоричной форме заявить:

– Отстань! Нельзя тебе. Ты контуженый.

– Я контуженый? – Глаза у Юрка, и без того навыкате, полезли на лоб. – Не путай, братан! Это метростроевец контуженый. Вон до сих пор в ухе ковыряется. А я вполне нормальный. На мне, считай, ни единой царапины нет.

– Разве в тот раз, когда вы под Грань мину подводили, с тобой ничего не случилось? – сказано это было тоном, не допускавшим сомнения в осведомленности Кузьмы.

– Кто это тебе такую ахинею наплел? – поперхнулся Юрок. – Никак метростроевец, драть его в перегиб?

– Ты сам проболтался, «смолки» нализавшись. И даже не отпирайся. Мне все детали вашего дела известны.

– Если известны, зачем тогда спрашиваешь? – буркнул Юрок.

– Бред-то твой взрывом окончился. Дальше ни слова. Ты как будто бы отрубился.