Гражданин Преисподней. Дисбат

– Сейчас там собор стоит? А рядом военный суд вкупе с прокуратурой? – догадался Синяков.

– Возможно. Я в такие подробности не вникаю… Но городишко сей, прямо скажем, на костях строился. Это первые камушки в его фундамент. – Ворон спланировал вниз и клюнул развороченный череп какого-то мертвого витязя.

– Прекрати! – не выдержал Синяков.

– А что я делаю? – удивился ворон. – Если ты там что-то себе воображаешь, так только в меру собственной испорченности. Не забывай, что в нынешнем виде я существую лишь в твоем сознании.

– Все ты врешь, – вырвалось у Синякова.

– Конечно! А ты собирался услышать правду от своего собственного бредового видения? – Ворон не то захохотал, не то закаркал. – Тебе, между прочим, пора назад собираться. Сюда небось с передрягами добирался?

– Хватило всякого…

– Привыкай, если к этому делу пристрастился. Оно посильней наркотиков затягивает. По себе знаю… Но лично я советую тебе держаться от этого мира подальше.

Внезапно какая-то недобрая тень накрыла их. (А разве станет кто-нибудь с добрыми намерениями пикировать на тебя сверху?)

Разом захлопало множество крыльев, будто разразился аплодисментами под завязку набитый стадион. Стая воронов с тревожным карканьем бросилась врассыпную.

Синяковский покровитель поначалу растерялся, словно цыпленок, узревший ястреба, а потом, почти касаясь крыльями земли, понесся в сторону предполагаемого заката – туда, откуда наползали тени.

Что-то огромное, бесформенное, не похожее ни на птицу, ни на рыбу, ни на зверя, преследовало его, на лету долбая то с одной, то с другой стороны. От всесильного духа только перья летели. Защищаться ворон и не думал, а лишь орал от страха благим матом.

Этот страх, передавшись Синякову (имелась, значит, между их сущностями какая-то связь), загнал его обратно в ту самую жуткую нору, способную с одинаковым успехом привести и к жизни, и к смерти. О Дашке Синяков вспомнил лишь тогда, когда стены норы сдавили его, словно утыканные шипами створки Железной Девы – любимого пыточного инструмента святой инквизиции…

…Об этом невозможно было вспоминать, а уж тем более рассказывать. Он сто раз умирал и сто раз воскресал, причем каждое такое воскрешение было куда мучительнее смерти.

Он стремился к безнадежно утраченной цели, он искал дорогу, которой не существовало и в помине. Страданиям его не было ни конца ни края.

Лишь теперь Синяков понял, что это такое – вечная пытка. Он молил о смерти, как о высшей милости, но эта бессовестная тварь только издевалась над ним – то стискивала своей костлявой лапой горло, то останавливала сердце, то едва не выворачивала наизнанку внутренности.

Сначала его жег невыносимый холод, потом стало жечь пламя. Все это время физические страдания Синякова усугублялись страданиями душевными – он не забывал ни о Димке, которому теперь суждено было в одиночку бороться со злой судьбой, ни о дурочке Дашке, по его недомыслию оказавшейся в смертельной ловушке.

Ни на что особенно не надеясь, он закричал, прикрывая лицо от языков огня:

– Дашка! Дашка! Ты где? Откликнись!

– Я здесь! – Это был взвизг пополам с хрипом. – Господи, что случилось? Мы же сейчас сгорим!

Пылали уже не только занавески, половики и мебель – занялась даже оконная рама. Из сковородки, забытой на пламени газовой горелки, валил черный дым. С минуты на минуту должен был взорваться баллон с пропаном (ну и названьице придумали химики – явно от слова «пропасть»). Заливать огонь было нечем – ну разве что брагой.

Они чудом избежали всех коварных ловушек преисподней, но, вернувшись в родной мир, прямиком угодили в новую и совершенно неожиданную беду.

Пути к дверям, рядом с которыми был сложен невостребованный книжно-журнальный товар, уже не осталось – огонь там стоял стеной, и среди него особенно выделялись фиолетовые языки, порожденные импортной печатной продукцией.

Синяков ногой вышиб гнилую оконую раму, выпихнул наружу Дашку, благо ее вес и габариты ничуть не препятствовали этому, а уж потом вывалился сам. И, как всегда в моменты предельного физического напряжения, правая нога, ломаная-переломаная, подвела, превратившись в непослушную и бесчувственную колоду.

Теперь уже Дашке пришлось выручать его, оттаскивая за шиворот подальше от разрастающегося пожара.

Огонь, прорвавшись сквозь потолок, уже вовсю гулял по чердаку, заставляя лопаться шифер. При этом стоял оглушительный треск, похожий на винтовочную перестрелку. Старое здание горело жарко, без лишней копоти, выбрасывая в бледное вечернее небо столб искр, похожих на жирных, огненных мух.

Где-то рядом завыла сирена, и во двор, сминая огородные грядки и полиэтиленовые парнички, въехал пожарный автомобиль. Расчет, облаченный в блестящие каски и брезентовые доспехи, быстренько раскатал пожарные рукава. Струя воды ударила в окна Дашкиной квартиры, где происходило самое интенсивное горение.

Но тут смелым огнеборцам не повезло. Баллон с пропаном все-таки рванул. Кирпичные стены выдержали град увесистых стальных осколков, но заурядный пожар на какое-то время превратился чуть ли не в извержение вулкана.