Гражданин Поэт. 31 номер художественной самодеятельности

ТЕНЬ (недовольно)

Когда не надо, ты ужасно быстр.
Полоний у британцев. Это Кудрин.
Он был и бережлив, и целомудрен,
И вообще хороший был министр.

ГАМЛЕТ

Где он теперь?

ТЕНЬ

Небось у нас, в аду.
Возьму его, когда оттуда выйду,
В свою команду.

ГАМЛЕТ (быстро)

Я туда войду?

ТЕНЬ

Ну, может, ненадолго и для виду.
Не отдавать же Данию на слом
Из-за каких-то родичей капризных!
Глянь на себя: какой ты, к черту, призрак?
Отправишься куда-нибудь послом.
Тебе же лучше: Дания – тюрьма.
Несчастный клок земли, а сколько злобы!

ГАМЛЕТ (подозрительно)

Ты думаешь, что я сошел с ума?

ТЕНЬ

Конечно нет, сынок! Да и с чего бы?

ГАМЛЕТ

Но я вернусь когда-то или нет?
Чего мне ждать, корону отдавая?

ТЕНЬ

Боюсь, сынок, через двенадцать лет
Страна тут будет чисто теневая.
Она и так почти уже в тени.
Ступай же в монастырь и не тяни.

ГАМЛЕТ

Похоже, наша участь решена.
Да здравствует стабильность в Эльсиноре.
Пока, датчане. Дальше – тишина.

ТЕНЬ

Матросская, как говорят на море.

Поэт без гражданина

Надеяться на полное собрание сочинений сегодняшнему поэту смешно. Во-первых, полных собраний больше не бывает, а во-вторых, компьютер отменил само понятие черновика.

Но хочется же, чтобы хоть что-нибудь как у классиков! Поэтому я не мог устоять перед соблазном опубликовать «черновики, редакции и варианты», как это называлось в полных собраниях тех самых великих поэтов, которых мы, как умели, пытались воскресить или хоть реанимировать. Преимущество у всех этих сокращений, переписываний и вставок было ровно одно. Когда мне было лет 15, я внештатничал в «Московском комсомольце», где Васильев был корреспондентом, и регулярно бегал за портвейном для Васильева и его друга Орлуши, будущего знаменитого поэта. За это Васильев иногда правил и ставил в номер мои заметки. Почерк у него не изменился, привычка ставить корректурные знаки сохранилась с докомпьютерных времен, и, глядя, как он железной рукой обрезает очередного «Гражданина поэта», я себя чувствовал на те самые 15 лет и с трудом удерживался от того, чтобы сбегать за портвейном. А иногда, страшно признаться, не удерживался.

«Позволяйте резать себя как угодно – не разрешайте только дописывать»

Этот текст я обнаружил в «Коммерсанте-Власти», читая лекции в Штатах и не имея никаких рычагов влияния на дикую ситуацию. Бог бы с ним, что ролик не вышел, – телеканал имеет право снять с эфира все, что не укладывается в его концепцию. Телеканал не имеет права портить стихи и публиковать их в испорченном виде! В тот же вечер (а по Москве – утро) я написал на «Дождь» избыточно резкое, но, в общем, справедливое письмо: я все понимаю, вы заботитесь о капитализации канала, но у меня своя капитализация, и я не могу себе позволить публиковать стихи с рифмой «строго – дорогой», с бессмысленным и сервильным финалом «серьезный парень, но не царь», с идиотской констатацией «вышло как бы неудобно»… Не знаю, какой я там поэт, но таких ляпов у меня не бывает. Больше всего меня потрясла замена евтушенковского «Кому на плечи руки класть?» самодеятельным и совершенно дворовым «Что не на все ты можешь класть». Видимо, сцена дружеского объяснения между первым и вторым лицами показалась цензуре более неприличной, чем покладание вторым лицом на заветы первого.

После этого «Поэт и гражданин» простился с «Дождем», переименовался в «Гражданина поэта» и отбросил любые цензурные ограничения. Бывало множество случаев, когда Васильев безжалостно меня сокращал, но это, как правило, шло на пользу. Я же всегда помню завет моего учителя Новеллы Матвеевой: «Позволяйте резать себя как угодно – не разрешайте только дописывать».

И еще один совет, который дал мне Лев Аннинский: «Слова пусть будут ваши. Но порядок слов пусть будет мой!»

«Но вообще я теперь за краткость»

Здесь сокращений жалко только потому, что уменьшилось сходство с Чуковским, с его разноразмерностью и полифонией. «И какая же мать согласится отдать…» – прямая цитата, с ней смешней. Но вообще я теперь за краткость: когда на гастролях неделю подряд слушаешь это со сцены – начинаешь жалеть, что вообще не ограничился начальным восьмистишием.