Граждане

Лэнкот одобрительно кивал головой, отвечая в то же время на беспрерывные телефонные звонки, и сразу согласился поручить Павлу желательную ему работу: «Да, да, конечно, репортаж о районах нам крайне необходим». Павел готовился к обстоятельной беседе, у него был в запасе целый ряд революционных постулатов и соображений касательно новых задач современной прессы, и он уже посмеивался про себя, воображая, какую мину скорчит этот опытный специалист, когда поймет наконец, с кем имеет дело. Но, к его великому удивлению, ничего подобного не произошло. В разгаре беседы, не успев докончить фразы, он остался один в кабинете и терпеливо ждал возвращения Лэнкота, которого куда-то вызвали. Прошло полчаса, в кабинет все время входили люди, принося бумаги или забирая те, что лежали на столе, не обращая на Павла ни малейшего внимания. Наконец он узнал от секретарши, что редактор Лэнкот уехал по делу и вернется только к вечеру. Павел покраснел и, чтобы скрыть смущение, буркнул, что ему это известно. Секретарша, красивая девушка с коротко подстриженными волосами, посмотрела на него с хитрой усмешкой.

В последующие дни работы в редакции он познакомился со всеми сотрудниками, и впечатление было такое же: с ним вежливы, но все заняты своими делами и им не до него. Редакция помещалась в большом, недавно отстроенном доме неподалеку от угла Кредитовой и Мазовецкой. На трех ее этажах царила непрерывная суета, люди приходили, уходили, кричали в телефоны, носились по коридорам и, налетая друг на друга, торопливо перебрасывались отрывистыми фразами, которые Павлу частенько были непонятны. Он утешался мыслью, что это — дело привычки и вначале всем бывает трудно.

Он написал две короткие заметки о культурной и общественной жизни в П. (у него имелся свежий материал) и, пользуясь случаем, задал перцу тамошним бюрократам, с которыми он давно вел войну. Оба репортажа были напечатаны в сильно сокращенном виде, и все критические замечания вычеркнуты. Не найдя их в тексте, Павел в первый момент возмутился и хотел требовать объяснений у Лэнкота, но, подумав, решил повременить: Лэнкот, вероятно, сам выскажет ему свои соображения, незачем начинать сразу с пререканий.

Однако не только Лэнкот, но и вообще ни один человек в редакции не сказал Павлу ни слова о напечатанных заметках. Павел все больше недоумевал; пожалуй, это удивляло его даже больше, чем задевало. Он терялся в догадках: как же относятся к нему новые знакомые? Ведь они уже его, наверное, заметили. А ему важно было узнать их мнение. Он хотел поглядеть на себя их глазами — пусть бы даже натолкнуться на неодобрение или отпор. А вместо этого встречал молчание и то приветливое безразличие, когда тебе начинает казаться, что ты прозрачен и люди смотрят сквозь тебя. Павлом овладело беспокойство; он похож был на человека, который забыл, какое у него лицо, а под рукой нет зеркала. Он не находил ни в чьих глазах подтверждения той оценки, какую давал себе сам, но эту оценку и не оспаривали тоже. Павел приуныл и даже немного похудел. Он стал подозревать за всем, что делалось в редакции, какой-то безмолвный сговор, существовавший задолго до его появления. Он готов был поклясться, что жизнью редакции управляют какие-то скрытые от его глаз законы, более реальные, чем слова и взгляды, которыми люди обмениваются в его присутствии. И он решил запастись терпением: надо делать свое дело и наблюдать.

С некоторыми сослуживцами он сошелся довольно близко — так ему, по крайней мере, казалось. Несколько раз обедал в столовой с компанией сотрудников спортивного отдела, потом его кто-то пригласил на просмотр фильма с обсуждением, а другому товарищу, с которым они уже перешли на «ты», он одолжил небольшую сумму. Словом, у него появилось много новых знакомых.