Грас

Солин бросила на меня раздраженный взгляд – ладно, знаем . Это ужасно, Кора, но я не могу удержаться, чтобы не сказать: «Осторожнее». Своего рода рефлекс. Стараюсь не думать, как они подростками отправятся на какую-нибудь вечеринку, напьются и поедут домой в машине с мертвецки пьяными приятелями. Риск и легкомыслие… Мы ведь все это делали, разве нет? И они тоже будут, и мое «осторожнее» тут ничего не изменит; просто еще одна из тех напрасных мыслей – напрасных и убийственных, которые вечно от себя отгоняешь, но никак не можешь прихлопнуть.

Я смотрел на куклу и качал головой. Всего лишь старая изуродованная Барби, гротескный кусок пластика, и если ее трупный вид мог испугать шестилетних детей, то я все-таки не был неженкой до такой степени. Единственное, что меня занимало – кто привел ее в такое состояние и зачем достал этот «дом»? Он был похож на миниатюру из моего сна, из моего прошлого – уменьшенная, но совершенная точная во всем копия. Своего рода макет , и эта мысль скрутила мне внутренности. Я бросил Барби в картонную коробку со всяким хламом и тут услышал ужасный шум на первом этаже. Одновременно вырубилось все электричество и раздался мамин крик.

Я кинулся вниз по выдвижной лестнице, чуть не свернув себе шею в потемках. Впереди меня мелькала двойная тень наших детей, сбегавших по ступенькам; я углубился в коридор, направляясь к комнате Грас, за мной по пятам Лиз.

Мы обнаружили ее стоящей в ванной (при каждой из двух комнат первого этажа имелась отдельная ванная, тогда как на втором был лишь общий душ), кое-как замотанную в белое полотенце и мокрую с головы до ног. Несмотря на полутьму, было видно, что ее кожа покраснела, как у индейца. У Лиз вырвался крик ужаса. Вся ванна была заляпана кровью – и я подумал в первое мгновение, мы все это подумали – что за дьявольщина, почему в ванне полно крови? Во вторую секунду у меня возникло видение преступления, словно в этой ванной разыгралось что-то чудовищное, убийство, совершенное каким-то диким, свирепым существом. Но мать еле слышным голосом вернула нас к реальности.

– Бак… Бак лопнул… вдруг лопнул, и меня ошпарило, всю ошпарило…

Она дрожала. Тут ее отпустило, наконец, и она разрыдалась.

Только тогда я заметил, что электрический водонагреватель над ванной прорвало, и он залил ванну ржавой водой из своего чрева. Это не кровь запятнала белую эмаль, а всего лишь ржавчина, темно-оранжевая, липкая, с накипью. Естественно, пробки вылетели – что в определенном смысле успокаивало.

– Так… Успокойся, мама. Я включу ток. Для начала включу ток.

Я на ощупь спустился в подвал, нашел распределительный щиток. Предохранитель, через который подавалось электричество в мамину комнату, отдал богу душу. Проводка была ветхая, и я проклинал себя за то, что не сумел настоять, чтобы Грас ее сменила. Годами ей об этом твердил. Но – это же очень хорошо работает, дорогой, зачем же чинить то, что еще не сломалось? Как и моя сестра, она обладала восхитительным умением затыкать вам рот.

Заменив пробки, я поднялся по каменным ступенькам. Мать уже обсушилась. Она лежала в комнате, на кровати, и Лиз мазала ей спину кремом «Биофин», под недоверчивым взглядом близнецов, которые, как и я, недоумевали – что же творится в этом треклятом доме. Оба сидели в глубоком кресле, обтянутом красным бархатом; от этого дежавю я остолбенел. Вдруг комната показалась мне обманкой, оптической иллюзией – фальшивые стены, фальшивые двери.

– Пустяки, – заявила сестра, не переставая намазывать белым кремом покрасневшую мамину кожу. – У меня бывали солнечные ожоги и пострашнее этих. На Санторине, помните? Сволочной пляж с черным песком!

– Правда, – прошептала Грас, слегка приподнимаясь и поворачивая голову в мою сторону. – Только я очень испугалась.

– Представляю себе! Не буду добивать тебя своим «я же тебе говорил», но признай все-таки…

Она зарылась в подушку лицом, как девчонка, прячущая слезы.

– Тут придется сделать кое-какие работы, дети… Да, в этот раз надо будет решиться…

Эта перспектива ее явно очень тревожила.

Грас Мари Батай, 14 мая 1981 года, за столом в саду, 23.07 на часах моего отца

Никаких сомнений.

Вчера прямо на римской площади Святого Петра стреляли в Иоанна Павла II. Едва узнав об этом, девчонка спустилась к кабинке, позвонить своей матери. В Польше они все, естественно, сильно волнуются – Кароль, «их» папа, первый польский папа в истории, только что избежал смерти.

В семнадцать часов девятнадцать минут на глазах двадцати тысяч верующих и перед «глазами» телекамер всего мира некто Али Агджа, потрясая девятимиллиметровым «браунингом», присел на корточки у колен верховного понтифика. Три пули в живот во время традиционного общения с народом, выпущенных в упор этим молодым турком, сбежавшим из тюрьмы. Бах. Бах. Бах. Его тотчас же схватили.