Грас

Наши дети позавтракали как можно скорее и, набив живот, играли теперь в моей комнате на втором этаже, поскольку их собственная стала непригодна. Я мельком глянул на сигареты Лиз, КУРЕНИЕ УБИВАЕТ, потом вновь опустил нос в свою чашку с чаем; я перестал пить кофе по утрам, наркоманская привычка, знаешь ли… И все ломал себе голову, куда могла подеваться эта чертова цепочка. Угодить Грас так трудно, что я потратил на выбор подарка не один час, хотя ненавижу рыскать по магазинам.

25 декабря, 2+5=7. Я покачал головой, смешно: семь смертных грехов, семь казней египетских, семь дней сотворения мира, семь ментальных уровней в буддизме, семь чертогов в замке души, по утверждению Терезы Авильской, семь комнат в доме… Я запнулся. Нет, шесть комнат, стенку снесли. Теперь шесть комнат . Благодаря своей работе я знал, что кухня в расчет не берется, поэтому начал снова. В этом доме с самого начала было шесть комнат – гостиная, две внизу, две наверху и еще одна чердачная. Так что не семь, а шесть, в этом доме всегда было только шесть комнат. Тут мой смущенный ум вопреки моей воле взялся за дело иначе. Мои родители поженились в 69-м году, маме сейчас шестьдесят три года, близнецам скоро шесть, 666, в окно влетело шесть угольных брикетов, дом шестикомнатный, встреча с призраком назначена на 26 декабря, мне 33 года, 3+3=6. Мой мозг работал настолько самостоятельно, что, не отдавая себе в том отчета, я вдруг выпалил:

– Неважно.

– Что неважно? – спросила Лиз, нахмурившись. – Что с тобой?

Я покачал головой:

– Ничего. Странный сон приснился… Знаешь, бывают такие кошмары, от которых часами не можешь избавиться после пробуждения, даже когда уже совсем светло.

– Ну да, – осклабилась она. – Это называется работа.

Я вздохнул. Лиз ненавидела свою работу, но при этом не пыталась ее сменить. В сущности, она мало что любила. Впрочем, именно за это ты ее и упрекала, за то, что она ничем не интересуется. Ты-то сама, Кора, была натурой страстно увлеченной. Для тебя жить в такой пошлости, в такой косности, при таком отсутствии любознательности и воодушевления – безусловно, граничило с глупостью. Удручало. Ты так и говорила: «Порой, Нат, твоя сестра удручает». Я никогда не был так суров к ней. Она отнюдь не блистала в школе, ей не повезло полюбить что-нибудь по-настоящему, полюбить до безумия, как мы: я – архитектуру, ты – дизайн. Ее саму тоже никто никогда не любил, я имею в виду, не любил так, как любил тебя я. Моя старшая сестра стала специалисткой по хаотическим связям с полными дебилами – продавцами хот-догов, коммивояжерами по кондиционерам, запойными актерами-неудачниками. Страсть – это дар; некоторые им наделены, другие нет. В этом смысле мне всегда было жалко Лиз.

Я решил увести разговор подальше от гнусных излучин «Галереи Лафайет» и спросил:

– Кстати, мама, можно узнать, зачем ты переставила шкаф? Взгляни на мой лоб! И к тому же после перестановки остался след на стене.

Грас побледнела; рука с тартинкой, которую она намазывала маслом, зависла в воздухе. Она пристально посмотрела на нас с Лиз, потом опустила глаза.

– Это уже не в первый раз.

Я не понял, что она хотела этим сказать.

– То, что случилось сегодня ночью, было уже не в первый раз. Всю неделю творилось что-то непонятное. Я испугалась, что кто-то залезет через крышу, это единственный возможный ход… Так что наглухо закрыла люк.

Я был ошеломлен. Моя сестра запустила руку в свою пачку «Мальборо лайт»; если бы я осмелился, сделал бы то же самое. Мама была бледна, но ее голос звучал спокойно, даже равнодушно.

– Ты вызывала полицию?

– Разумеется, Лили, дорогая. Они приезжали два раза, оценить размер ущерба. Я даже позвонила Эду… Помните, Эдуар Франкане, наш бывший сосед? Он теперь служит в Лионе.

Лиз кивнула. Я же начисто забыл этого Эдуара Франкане. Зато очень хорошо помнил, как какой-то придурок чуть не уморил наших детей, играя среди ночи в «Стенолом» [9] , так что и речи быть не могло, чтобы это повторилось.

– Мама… Я не понимаю. Что, собственно, тут произошло?

Тогда она рассказала нечто странное, что, увы, меня не успокоило.