Грант вызывает Москву.

Григоренко обиделся, замолчал. Потом продолжал говорить отрывистыми фразами. Из его рассказа Шрагин выяснил, что все товарищи — один похуже, другой получше — закрепились. Однако оставалось тревожным положение с работой. Товарищи спрашивали, следует ли просить работу через биржу труда. У Дымко откуда–то были сведения, будто всех, кто помоложе, биржа заносит в особый список для отправки в Германию.

— Откуда он это знает? — спросил Шрагин.

Григоренко улыбнулся:

— Опять же деваха одна есть, на бирже работает. Дымко с ней познакомился у Федорчука.

— Федорчук эту девушку тоже знает? — спросил Шрагин.

— Лучше ее знает Федорчукова… ну, как ее… ну, невеста, что ли, не знаю.

— Какое у Федорчука впечатление о ней?

— Я не спросил.

— Напрасно.

— Мне же о ней не Федорчук сказал, а Дымко.

— Что он сказал?

— Да он, вроде, пошутил, спросил: не стоит ли ему, как Федорчуку, боевую подругу завести?.. И сказал про эту самую… ну, девушку.

— Что он говорил о ней?

— Сказал, что лицом она хорошая, — чуть улыбаясь, ответил Григоренко. — Сказал, веселая, на все чихает.

— Вы ему никаких вопросов не задавали?

— Нет.

— Передайте Дымко мой приказ: он должен сблизиться с ней, все о ней выяснить — из какой семьи, почему осталась, что думает. В среду вечером мы опять встретимся по расписанию. Кстати, как у вас с работой? — спросил Шрагин.

— Думаю пока обойтись. Семья, в которой я живу, обеспеченная — кустари, одним словом. Хозяин ходил в городской магистрат, зарегистрировал там свою семью и меня тоже, сказал, что я его работник, и никаких вопросов по этому поводу не было.

— Осторожней, Григоренко, заметите малейшее осложнение — срочно устраивайтесь.

— Я все время начеку, Игорь Николаевич.

— Надеюсь на это. Ну, пора прощаться. До свидания.

Шрагин смотрел ему вслед, и на душе было неспокойно. Он думал о том, что его боевые товарищи уменье и опыт будут приобретать только теперь, когда борьба уже началась. А наука эта не простая: самая малая ошибка может стоить жизни. Вот тот же Григоренко. Сейчас он, вроде, не трусит, но он и не понимает, что в их положении осторожность — это совсем не трусость. Его придется учить еще и деловитости и даже умению говорить кратко и точно выражать свои мысли — для связного это очень важно… «Ну что ж, будем учиться все вместе», — подумал Шрагин, встал со скамейки и кружным путем направился домой. Некоторое время Федорчук в отдалении сопровождал его, проверяя, нет ли слежки.

Шрагин шел по пустынным улицам, уже затопленным сумеречной синевой, и думал, как удивительно устроен человек. И трех лет нет, как он по приказу партии оставил работу инженера–судостроителя и стал чекистом. Разве мог он подумать, что однажды окажется в этом занятом врагом городе и будет возглавлять здесь целую группу и вести тайное сражение? Но это случилось, и он уже работает. И работа, какой бы опасной она ни была, как всякая работа — к ней, оказывается, можно привыкнуть, и в ней есть свои рабочие будни…

Подходя к дому, Шрагин опять увидел генеральскую машину. Шофер спал, нахлобучив на нос пилотку.

Шрагин нарочно хлопнул дверью, когда входил, и тотчас из гостиной вышла Эмма Густавовна.

— А вот и наш Игорь Николаевич! — громко воскликнула она. — Заходите к нам хоть на минутку. У нас генерал Штромм.

Шрагин вошел в гостиную и увидел сидевшего в кресле генерала, сегодня он был в штатском. Ему было лет сорок пять, может быть, чуть больше. Крупное прямоугольное лицо, массивная фигура. Очевидно, близорук. Он разглядывал Шрагина, сощурив глаза.

— Добрый вечер, господин генерал, — с умеренной почтительностью сказал по–немецки Шрагин, остановившись посреди комнаты.

— Добрый вечер, добрый вечер, счастливый избранник, — с притворным недовольством басовито отозвался генерал, тяжело поднялся с кресла, подошел к Шрагину и протянул ему руку. — Штромм, Август, — четко выговорил он.

— Шрагин, Игорь.

— Шрагин? О! Мы оба на «с»? Простите, а как вы сказали имя?

— Игорь.

— Игор?

— Да.

— Таинственные русские имена, — покачал головой генерал. — Посидите с нами. Мне ведь придется докладывать моему родственнику и о вас. И вы тоже наш родственник, И–гор. — Генерал басовито рассмеялся.

Эмма Густавовна поставила перед Шрагиным кофе.

— Что же вы не спрашиваете, где ваша Лили? — с противной интонацией спросила она.

— Я ошеломлен знакомством с живым немецким генералом, — улыбнулся Шрагин.

— Вы предпочли бы знакомиться со мной — мертвым? — громыхнул генерал своим басовитым смехом.

— Лили валяется в постели, — сказала Эмма Густавовна. — У нее страшная мигрень. Позовите ее, может быть, все–таки она выпьет кофе?

Шрагин встал и, извинившись перед генералом, прошел в комнату Лили. Она ничком лежала на диване.

— Лиля, что с вами? — тихо спросил Шрагин.

Она вскочила, села и удивленно уставилась на Шрагина.

— Ах, это вы, — с облегчением сказала она. — Страшный сон видела, б–р–р! Он все еще там?

— Мама хочет, чтобы вы показались, — сказал Шрагин.

— Он вызывает у меня тошноту. Я не пойду. Скажите, мигрень, и она не хочет портить всем настроение.

— Мигрень так мигрень, — сказал Шрагин и ушел в гостиную.