Грани судьбы

А сегодня плескаться и барахтаться не хочется. Вялый какой-то сегодня Серёжка. Слабость одолела. Такое впечатление, что просто руку поднять сил не осталось. И хочется только лежать и ничего не делать. А волны Днестра бережно и ласково качают мальчишку вверх — вниз, вверх — вниз… Качают, баюкают, и нет сил даже разлепить глаза, так хорошо и спокойно, что хочется провалиться в мягкий, пушистый и сладкий сон. Вообще-то спать в реке нельзя, а то можно захлебнуться и утонуть. Но сейчас Серёжка почему-то этого не боится. А не боится он потому, что когда так хорошо, плохо стать не может. Просто не может и всё. Так что, можно и вздремнуть чуток.

— Держись, Серёга! Держись, братишка! — слышится над ухом жаркий мальчишеский шепот.

Это ему, что ли?

Да нет, быть того не может. Во-первых, у Серёжки нет никакого брата, есть только сестрёнка, но голос явно не Иринкин. А потом, чего ему держаться? Держаться надо тем, кому плохо, кому трудно. А ему, Серёжке Яшкину, очень даже хорошо.

Наверное, это уже начался сон. Хорошо…

Изогнувшись, Сашка заглянул в лицо Серёжке. Тот по-прежнему был без сознания, но теперь выражение муки исчезло, а на искусанных бледных губах играла слабая улыбка, словно малышу снился какой-то очень хороший сон.

Подросток облегчённо вздохнул. Всё будет хорошо, Серёжка выкарабкается, обязательно выкарабкается. Наромарт вон как лечит, даже лучше, чем в полевых лазаретах Добровольческой Армии Юга России, хотя и там доктора были замечательные. Надо только отъехать подальше от города, чтобы погоня потеряла их следы. А потом можно будет остановится, передохнуть, а эльф осмотрит Серёжку и вылечит его раны. Надо только продержаться ещё совсем чуть-чуть.

— Держись, Серёга! Держись, братишка! — почти неслышно шепчет казачонок.

Стены и башни Толы давно уже скрылись из виду, но беглецы не останавливались. Все понимали, что нужно оторваться как можно дальше от погони, а желательно ещё и замести следы. Но если первое вроде удавалось, то со вторым дело обстояло хуже.

Путь заговорщиков лежал через покрытую лугами и болотами равнину, прятаться здесь было абсолютно негде. Редкие рощицы и купы кустарника — не укрытия. Нужно было спешить на запад, где беглецов могли укрыть от погони заросли Угольного леса. Но до него даже по прямой оставалось, по земным меркам, километров тридцать, а то и целых сорок.

Так что пока приходилось полагаться только на скорость. Попадавшиеся на пути деревеньки проезжали не снижая скорости, распугивая гулявших по улицам кур, уток и гусей. Сворачивать с дороги пока не рисковали: слишком легко было попасть в трясину. Да если и вовремя заметишь очередное болото, неизвестно сколько времени уйдёт на то, чтобы найти нормальный путь в объезд.

Мирон чувствовал, что есть и ещё одна причина избегать остановки. Слишком много противоречий накопилось в отряде. Нижниченко очень хорошо помнил, как зло прищурился зеленошкурый Олх, глядя на поднимавшего решетку Балиса. Да и сам Балис хорош. Неужели это заросшее серой шерстью трёхметровое чудовище, куда больше похожее на гориллу, чем на человека, было когда-то шустрым мальчишкой, вместе с которым Мирон облазил все скалы вокруг Севастополя? А если и так… Мог бы рассказать.

Ксенофобом, а проще говоря — человеком, враждебно относящемся к тем, кто на него не похож, генерал Нижниченко никогда себя не считал. За шесть лет, которые он проработал в тесном контакте с Интерполом, у него ни разу не возникло столкновений на расовой или национальной почве. Усвоенное в детстве в интернациональном Севастополе правило: "не надо распинаться в любви, надо просто уважать", осечки не давало.

Уж Балису ли не знать, что Нижниченко характер и поступки важнее формальной принадлежности к человеческому роду. Да хоть бы посмотрел на то, как сложились у него отношения с Наромартом. Зачем было ломать комедию после слов архимага в изонистском убежище? Выходит, не доверял? Вот тебе и старый друг.

От таких мыслей на душе становилось тоскливо и лишь то, что пока продолжается скачка отношения выяснять невозможно, приносило небольшое облегчение. Мирон знал, что облегчение это временное и фальшивое, вроде кайфа, который поначалу даёт наркотик, но не мог найти в себе силы, чтобы начать разговор, который расставит точки над и. Пусть хоть немного попозже.

И когда вдруг Наромарт осадил лошадь и громко воскликнул:

— Нужно остановится!

То внутри у Нижниченко словно разорвалась туго натянутая струна. Профессиональный аналитик не мог не понимать, что сейчас произойдёт раскол, и не видел никакой возможности хоть как-то смягчить ситуацию. Ничего лучше мирного разъезда в разные стороны с последующим выживанием по принципу "каждый за себя" не вырисовывалось. И совершенно непонятно было, с кем вместе в этой ситуации окажется сам Мирон. В лучшем случае вместе с теми, с кем пришел в этот мир. А могло получиться и так, что даже Сашки с ним не останется.

— В чём дело? — недовольно отозвался монументальный Олх, затормозивший своего скакуна столь резко, что тот чуть не рухнул под тяжёлым всадником.