Гранатовое зернышко

— Эмине-ханым. Я люблю тебя, девочка моя. Ты это прекрасно знаешь. Люблю, как родную дочь. И желаю тебе самого лучшего. Как любой отец желает своей дочери. Поэтому… Беги, ханым. Забирай Илью и уезжайте отсюда. Вам покоя уже не дадут. Я и тебя, и Шахина знаю с детства. Он не отступит. И ты не отступишь. И я сейчас не только за любовь вашу боюсь. Мне за жизни ваши страшно…

Слова учителя стали пророчеством.

За неделю до запланированной свадьбы Илья произнес решающие для Амины слова:

— Отца призывают обратно в Краснодар. Мы едем с ними. Там женимся. Паспорт тебе сделают. Собирайся, Амине-ханым.

Она не пыталась с ним спорить. К тому времени уже смирилась, что либо так… либо смерть.

В ней действительно бурлила гордая горная кровь. Кровь, которая не способна была подчиниться насилию. А свадьба с нелюбимым была бы именно таким насилием.

Шахин будто почувствовал, что рыба вот-вот сорвется с крючка, вместо того, чтобы требовать и угрожать, как делал раньше, начал пытаться добиться хоть какой-то ответной реакции лаской и тем, что имитировал, будто дает вдохнуть.

Даже предложил перенести свадьбу, если она не готова… На месяц или два. Вот только проблема была в том, что месяца ничего не решали. Она никогда не была бы готова.

Амина не прощалась с родителями и сестрами. Не хотела посвящать их в свои планы. Ведь после побега слухи и без того взорвутся с новой силой. А зная, как может взбеситься Шахин, наверняка иначе как проституткой ее в родном городе больше не назовут.

Вот только родительские сердца не обманешь, поэтому в последний день перед отъездом, она провела с мамой в обнимку, смахивая непрошенные слезы и прощаясь. Если не навсегда — то надолго.

Мать не пыталась ее отговорить или остановить. Любовь к собственному ребенку победила все предрассудки. Жалели лишь об одном — что когда-то давно зря посчитали, будто счастье можно измерять финансовым благополучием. Их Эмине доказывала обратное — оно измеряется только любовью…

* * *

Побег удался. Мосты были успешно сожжены.

Краевские с Аминой вернулись в родной Краснодар. Тут их ждала своя квартира, Илюшу ждал его родной ансамбль, а Амину… не ждало ничего.

Ей отвели отдельную комнату в довольно большой квартире, первую неделю пребывания здесь в которой девушка провела, заливаясь слезами.

Их поток не мог прекратить ни Илья, который пытался убедить ее в том, что все они сделали правильно, словами, лаской, нескончаемыми букетами и сладостями, которые она так любила и которыми он заставил всю комнату.

Не могла успокоить ее и Людмила Васильевна, которая всем своим видом искренне демонстрировала, что Амине тут рады. Что она тут своя и любима.

Даже Николай Митрофанович пытался прекратить этот белужий вой, по своему — по военному, и вот его попытки оказались самыми действенными. Он зашел как-то в ту саму комнату, сел на краешек кровати, положил руку на мелко вздрагивающую спину совсем еще ребенка, как ему казалось, но уже такого сильного, провел по этой спине. Не то, чтоб очень нежно — не привык он к нежностями, прокашлялся, чтобы голос не звучал чрезмерно резко:

— Амиша… Ты знаешь… У нас с Людой два сына выросло. А она у меня всегда дочку хотела. И в первый раз, и во второй. Но как-то не получилось… Нет, ты не подумай, мы и Сашку и Илюшу очень любим. Вырастили, как умели. Нам кажется — хорошими людьми. Раз ты вон его полюбила — то точно хорошим вырос. Но… Но дочки нам все равно не хватает. И я подумал… Подумал, что ты нашей дочкой и станешь. Очень мы с Людой тебя об этом просим…

Она тогда повисла уже на его шее, продолжая горько рыдать, так, что и сам Николай прослезился.

Ведь поверить было сложно, что в таком хрупком, маленьком, таком добром и душевном ребенке может крыться столько горя.

Но и сомнений в том, что горе это не притворное, не было. Краевские видели, как она скучает по родителям, по сестрам, по Аббас-бею, но ведь не позвонит и не напишет. Дала себе зарок, что останется для всех беглянкой и ни за что родным не навредит, не даст повода, чтобы их обвинили в соучастии. И так была уверена, что Шахин будет мстить всем, до кого сможет дотянуться. И поэтому тоже плакала. Потому что она всего-то боролась за свое счастье, а страдали от этого все.

Даже Илья страдал. Ему бы радоваться, да наслаждаться, а приходилось нервничать и пытаться успокоить вечно плачущую Амину.

Вот только после того разговора с Николаем Митрофановичем она пообещала себе больше не плакать. Привыкать, смиряться, радоваться…

Было же чему радоваться! У них с Ильей было будущее! Было то, к чему они стремились — право на счастье. Дело осталось за малым — жениться.

* * *

Со свадьбой не тянули.

Подали заявление в ЗАГС уже через месяц. Дождались, как положено, платье выбрали, ресторан заказали, друзей пригласили, родственников… и вперед.

Амина когда-то говорила Илье, что хотела бы сыграть азербайджанскую свадьбу… традиционную. Говорила давно. Еще до того, как произошла вся эта катавасия. Сейчас уже не заикнулась бы — больше не считала это уместным. Но он думал иначе — если его любимая хочет, так тому и быть.