Гранатовое зернышко

Это была только одна из десятка стычек их холодной войны. Хотя, может и горячей. Мир допускал даже, что все дело в том, что у обоих бурлит горячая кровь, вот они и не могут сойтись. Его восточное патриархальное нутро требует, чтобы женщина стояла рядом тихо, потупив взгляд, немного сзади за его плечом, покорно ждала, пока он все решит сам, Амина же вела себя настолько противоположным образом, что это выглядело в его глазах практически издевательством.

Не было в ее взгляде и намека на готовность не подчиниться — положиться. Она встретила его соперником, даже не партнером, чтоб на равных, не говоря уж о начальнике. Амина будто бросала вызов и требовала, чтоб он принял. Что, в принципе, он и сделал.

А еще ее очень раздражало, когда Мир обращался к ней так, как обратились бы на родине его отца.

Амине.

Сам Дамир родился уже в Киеве — после того, как отца помотало по военным гарнизонам — сначала одного, потом уже с мамой, и занесло наконец-то в город, который стал родным для всей семьи Бабаевых. Но приехав сюда, отец привез с собой кавказское сердце, такой же нрав и сильнейшую тягу к родной земле и традиции. Поэтому родители дома разговаривали между собой часто именно на родном для обоих языке, дети — Дамир и две его младшие сестрички тоже лепетали с младенчества, путая сразу три языка (украинский, русский и азербайджанский), телевизор дома попеременно рассказывал новости о том, как цветут киевские каштаны и бакинский чай разливается по армудам[1].

Конечно, с возрастом и с уменьшением количества времени, проводимого в лоне семьи, в мире детей все больше места стала занимать культура, в которую они были ассимилированы, но Дамир с огромной нежностью всегда вспоминал времена своего традиционного детства и даже не сомневался — большую часть отцовской науки, которая, конечно же, не ограничивалась рассказами об обычаях кухни, музыки и развлечений, пронесет с собой по жизни. Мир гордился своим родом, своей семьей, своим происхождением.

Чего, похоже, нельзя было сказать об Амине.

Смысла говорить о том, что род занятий, который выбрала для себя девушка — абсолютно неприемлем для представительниц восточных народов, Мир не видел. О том, что и одеваться она предпочитала так, что не о пошлостях мог думать при ее виде разве что монах, тоже особого не было. Что Амина время от времени не ограничивала себя в праве воспользоваться резким словцом, что не только работала в ночном клубе, но в нем же и отдыхала — все это было Миром отмечено, проанализировано и осознано так, как ему хотелось это осознать.

Но список странностей Амины на этом не закончился.

Как-то раз, в одну из первых их встреч, еще до того, как конфронтация стала явной, Дамир непроизвольно обратился к ней так, как ему казалось более логичным. Реакция на безобидное «Амине» с ударением на последнем слоге получилась резкой.

Девушка исправила, блеснула карими глазами, а потом начала колоть по поводу и без. Зря. Если бы отреагировала спокойно, Дамир на это не обратил бы особого внимания, а потом благополучно забыл, продолжая обращаться так, как делают все окружающие. Но он отметил и саму реакцию, и ее причину. И это стало оружием в его руках.

Теперь Дамир знал точно — девушку бесит такое обращение. Поэтому-то пытался только так и обращаться.

Не знал, чем обусловлена такая реакция, но особо и не вникал. Его интересовал эффект, а не первопричины.

Подобных шпилек и у него, и у нее было великое множество. Они выпускали их то все скопом, то по одной, с каждым днем все больше совершенствуясь в искусстве противостояния.

Иногда на Дамира находила усталость, иногда перевешивала мысль о том, что такое поведение нельзя считать достойным, но воз, как говорят, и ныне там. И, кажется, конца и края этой войне не видать.

Пройдя от двери до стоявшего в кабинете диванчика, Дамир опустился на него, вытянул ноги, запрокинул голову, глядя в потолок.

Стоило ему отойти на безопасное расстояние от Амины, как гнев отступал, становилось неловко за, возможно, слишком резкие слова. Иногда, не выдерживая, в такие моменты он тут же шел просить прощения, но перестал делать так после того, как осознал — помириться они не способны, а вот поссориться еще сильнее — запросто. Поэтому сегодня идти с мизинцем наголо и криками «мирись-мирись-мирись-и-больше-не-дерись» он не планировал. Лучше просто не попадать друг другу на глаза. Это, пока что, был самый эффективный механизм, который давал обоим соперникам возможность сделать передышку.

Глава 2

Эта передышка длилась три дня. Длилась бы и дольше, если бы сотрудникам, являвшимся по факту соперниками, не пришлось встретиться за одним столом.

Слава богу, стол был переговорным, и ножей с вилками на нем не наблюдалось — метать друг в друга было нечем…