Гракх Бабеф

Посмотрим теперь, каковы те политические средства, с помощью которых должно быть обеспечено благополучное завершение процесса последовательной «коммунизации» государственного организма. Представление об этих средствах дает фрагмент полицейского декрета, разрабатывавшегося Тайной директорией. Согласно этому декрету, все население республики делится на граждан и иностранцев. В категорию граждан зачисляются исключительно трудящиеся, занятые общеполезным трудом. Полезным же трудом считаются: земледелие, скотоводство, рыболовство, судоходство, механические и ремесленные мастерства, мелочная торговля, работа при транспорте, военное дело, работа просветительная и научная. Впрочем, работники умственного труда нуждаются в особом удостоверении, в гражданском свидетельстве, устанавливающем действительную полезность их труда. Все политические права составляют монополию трудящихся. Иностранцы лишены права посещать общественные собрания, они находятся на положении подозрительных, под постоянным надзором властей, они могут всякое время быть заключены в исправительные лагеря, они не имеют права носить оружие и караются смертной казнью за нарушение этого постановления. Наконец, на островах Маргариты и Онорэ, Пера, Олерон и Рэ, согласно статей 17–18 декрета, учреждаются особые исправительные лагеря; туда должны отсылаться на общественные работы все подозрительные и социально-опасные элементы. Острова должны стать недоступными, и их администрация — непосредственно подчиненной правительству. Впрочем, у высланных не отнимается надежда на возвращение в республику, они должны для этого проявить прилежание в работе и хорошее поведение.

Таковы политические условия задуманного переустройства. Как видим, в республике бабувистов последовательно осуществляется принцип политического господства политической диктатуры трудящихся. Именно поэтому «полицейский декрет» и является, может быть, самым значительным, самым интересным документом заговора. В нем нашел свое высшее выражение разрыв бабувистов с идеями формальной демократии, нераздельно господствовавшими в течение предыдущих периодов Великой революции. Исторический поворот воззрений Бабёфа на якобинскую диктатуру замечателен тем, что он запечатлел переход его с позиций демократии на позиции революционной диктатуры. Но самый переход этот отнюдь не означал простого возврата к теории революционного правительства, выдвинутой в свое время робеспьеристами. Уроки якобинской диктатуры не прошли даром для Бабёфа и его единомышленников. И для них диктатура должна была явиться не временным состоянием, обусловленным превратностями военного времени и не средством к осуществлению оскопленного эгалитаризма в духе вантозовских законов, а необходимой предпосылкой полного, всестороннего преобразования общественного строя. Вместе с целевой установкой меняется и внутренняя структура режима диктатуры. Он покоится на признанном, открыто провозглашенном ограничении политической правоспособности нетрудящейся части населения республики.

Незавершенность всех этих проектов, отрывочность сохранившихся документов оставляют открытым целый ряд существенных вопросов. Мы знаем, например, что заговорщики занимались внесением ряда поправок в конституцию 1793 г. Между этой работой по исправлению и приспособлению конституции 1793 года и «полицейским декретом» есть известная неувязка. Предлагавшееся декретом деление на иностранцев и граждан в корне ломало всю якобинскую постройку 1793 года. Можно предположить, что с демократической конституцией бабувистам приходилось иметь дело, поскольку она все время фигурировала в качестве официального лозунга проектировавшегося восстания. После захвата власти бабувисты должны были считаться с необходимостью хотя бы временного ее осуществления. Но сама реализация конституции мыслилась ими в формах, значительно суживавших ее парламентарно-демократическую базу. В руках бабувистов она должна была стать лишь внешней оболочкой режима диктатуры, получавшего свое окончательное завершение в полицейском декрете. Дальнейшее же развитие демократии могло иметь место только по завершении задуманного общественного переустройства, когда границы коммуны должны были сомкнуться с границами республики, включая в свои пределы все ее население. В конечном итоге власти предстояло раствориться в обществе, сохранив в качестве главной своей функции не столько управление людьми, сколько управление вещами.