Графские развалины

Собеседник не сказал ничего. Но ответ его не устроил. За много лет он смирился с мыслью, что и в самом деле имеет серьезные проблемы с психикой – нормальные люди не слышат в голове странные голоса и не выполняют их странные советы. Когда три года назад у него – стоявшего над измазанным землей свертком – за спиной неслышно возник старый Ворон и выяснилось, что голос слышит не один Сашок, раздумывать о природе загадочного явления он не стал. Все заслоняла радость: я не псих!

Но теперь Сашок все чаще подозревал, что все-таки болен.

А старик ловко этим пользуется.

Либо Ворон точно так же сошел с ума.

3

Кравцов, вернувшись в вагончик, рухнул на койку, не раздеваясь и не разуваясь. Свинство, конечно, но сил даже скинуть кроссовки не было.

Чувствовал себя он, как предпоследний спартанец к исходу битвы под Фермопилами – проще говоря, не ощущал почти ничего, кроме дикой усталости. И тело, и мозг охватило сонное отупение. Переполненный событиями день наложился на минувшую бессонную ночь, и организм заявил ультимативно: баста! Больше не могу! Стреляйте, отрубайте голову, – ничего не могу! Ни ходить, ни говорить, ни думать… Горизонтальное положение и восемь часов покоя – без вариантов.

Горизонтальное положение Кравцов принял. С покоем оказалось сложнее. Уснуть никак не удавалось. В голове вертелась мешанина из обрывков сказанного сегодня, и осколков подуманного, и фрагментов увиденного… Совершенно бессвязная мешанина: радостная улыбка вестницы смерти – царскосельской больничной дежурной – возникала на фоне залитого кровью сиденья «Оки», стоящего почему-то в глубине Поповской пещеры; звуковым фоном служил спокойный голос Костика, перебиваемый истеричными выкриками Пашки, а в голове стучало ликующим метрономом: Наташка жива! Наташка жива! Наташка жива!

Он плотно стискивал веки, сон не приходил, но все же усталость помаленьку затягивала мозг серой пеленой, калейдоскоп обрывочных видений становился все бессмысленнее, все меньше походил на реальность… Кравцов засыпал.

И резко поднял голову от постороннего звука.

Звук раздался из-за окна.

От графских развалин.

Крик? Хрип?

Он вскочил. Организм испуганно притих, словно понял: для забастовок не время.

Не то крик, не то хрип прозвучал снова.

Кравцов оказался на крыльце, напряженно вслушиваясь в ночь. Луна серебрила руины. Было тихо. Крик не повторился.

Через несколько секунд он понял, что пальцы – до боли, до хруста – стискивают ружье. Переломил – в патроннике пусто. Хотел вернуться, зарядить, но карман что-то тяжело оттягивало… Пачка патронов. Когда он успел подхватить и оружие, и боеприпасы, Кравцов не помнил абсолютно.

Разглядел маркировку в лунном свете: дробь «три нуля». На относительно близких дистанциях куда лучше пули, промахнуться трудно, – и куда хуже для подвернувшегося под выстрел, человек превращается в такое решето, что хирурги отдыхают, в дело вступают патологоанатомы… Он торопливо вложил патрон и пошагал к дворцу. Про оставшуюся в вагончике каску Вали Пинегина Кравцов не вспомнил.

Сразу в развалины не пошел, двинулся вдоль фасада, вглядываясь в проемы и пытаясь что-нибудь услышать. Ничего. Тишина. Мешанина теней и лунных бликов…

Он шагнул внутрь – через разрушенную стену заднего фасада, там по крайней мере не нависали грозившие обрушиться кирпичи.

И остановился.

Замер.

Так вот почему Валя Пинегин гулял здесь. Один и ночью. Кое-что в руинах днем просто не увидеть… И вот откуда появилась в исчезнувшей тетради странная надпись в мужском роде: «ЛЕТУЧИЙ МЫШ»…

Именно эти буквы – здоровенные, больше метра каждая – украшали внутреннюю стену дворца. От слов тянулась ломаная стрелка – влево и вниз. Словно действительно указывала путь к обиталищу таинственного «мыша».

Надпись и стрелка светились в темноте. Мертвенным, бледно-синеватым светом.

Фосфоресцирующая краска, понял Кравцов. Незаметная днем, видимая лишь ночью. Кто же тут постарался? Сам Пинегин? Или он только углядел в своих одиноких прогулках проявившиеся буквы – и переписал в дневник? Второе вероятнее…

Но в чем смысл этакого украшения, потребовавшего немалых трудов и времени? Летучих мышей возле «Графской Славянки» Кравцов не встречал – ни чертящих вечернее небо своим рваным, зигзагообразным полетом, ни висящих днем вниз головой под карнизами и жалкими остатками перекрытий.

Интересно было бы посмотреть, куда указывает стрелка. Вполне вероятно, что на один из провалов, ведущих в подвальные помещения. Но этим стоит заняться днем, на свежую голову… А сейчас он пришел сюда вовсе не за тем.

Но никаких подозрительных звуков Кравцов больше не слышал. Надпись к ним отношения иметь никак не могла, явно появившись не сегодня. И поневоле он решил, что все ему почудилось на тонкой грани сна и яви…

Кравцов отправился назад, в вагончик, рассудив, что утро вечера мудренее. Но положение и направление светящейся стрелки постарался хорошенько запомнить.

4

Алекс открыл глаза на рассвете. В последнее время, вопреки многолетней привычке, он просыпался рано.