Графоман (СИ)

Василий Петрович отвел машину в указанное место и вошел в подъезд вслед за Любой. В подъезде пахло котами и табачным перегаром. По скрипучей деревянной лестнице со ступенями, истертыми до основания и местами прогнившими, поднялись они на второй этаж. Закопченные и облупившиеся кое-где панели обнажали дранку, набитую крест-накрест на стены перед нанесением штукатурки, серый потолок, расчерченный трещинами вдоль и поперек, был покрыт пятнами копоти от свечей. Старая деревянная дверь в завитках потрескавшейся темно-синей краски со скрипом отворилась, пропустив их в квартиру. Внутри было чисто, прибрано и уютно, несмотря на то, что следы недавнего косметического ремонта не могли скрыть трещину, разделившую потолок на две неравные половины, ровно посередине трещина делала непонятный зигзаг и уходила в сторону, к окну.

Мебель, состоящая из буфета, круглого стола, дивана и кресла, обитых кожей коричневого цвета, местами вытертой до белизны, да нескольких стульев с высокими спинками, была изготовлена не менее ста лет назад, между креслом и диваном находилась дверь, ведущая во вторую комнату. Над самым столом висел желтый матерчатый абажур.

- Там у нас спальня, - пояснила Люба, перехватив взгляд Василия Петровича, - а Вам я постелю тут, на диване. Да Вы садитесь, я сейчас стол накрою, Вы ведь проголодались, наверное.

- Есть немного, - слегка смутившись ответил Василий Петрович.

Люба удалилась на кухню и вскоре возвратилась с шипящей сковородой, полной жареного мяса, и казанком пюре, быстро разложив все это на две тарелки - себе и гостю, она нарезала хлеб, положила вилки и ножи, все это заняло у Любы не более двух минут.

- Угощайтесь, Василий, выпить не предлагаю, нет ничего, Володя скоро будет, принесет. А это правда, что Вы квартиру в городе продали и купили дом в деревне, чтобы свой роман издать?

- Да, правда, - пробормотал Василий Петрович, прожевывая мясо.

- Ох, зря это Вы, - вздохнула Люба, - видимо, моего придурка послушались, дожил до седых волос, а все ветер в голове, театр он свой задумал, это ж надо! Все время о своем театре мечтал, мечта - это хорошо, это прекрасно, но надо ж и ума иметь хоть немного.

Василий Петрович при этих словах чуть не поперхнулся.

- Да то я не Вам, не берите в голову, я про идиёта своего, а Вы кушайте, кушайте.

Уже стемнело, когда с шумом и грохотом в квартиру ввалился запыхавшийся Володя Ромашкин с бутылкой водки.

- Ну, Вася, давай, тяпнем по рюмочке, Люба, Люба, что ты стоишь? Где рюмки, приборы? Давай, давай быстрее! Человек изголодался с дороги!

- Мы с человеком уже пообедали, не суетись Вова.

- Ну да, вы пообедали, а вот этот человек, - Ромашкин ткнул себя кулаком в грудь, - еще не то, что не обедал, он еще и не завтракал!

- Не ври, Ромашкин, завтракал ты, да и в обед, небось, в буфете своем театральном бифштекс съел.

- Ну, так это когда было, а сейчас, сейчас, ты зачем нас голодом моришь?

- От болтун, трепло, - рассмеялась Люба, - да, садись уже, сейчас приборы поставлю.

На тарелках снова появилось жареное мясо и пюре, Ромашкин наполнил рюмки, они чокнулись и выпили. Начался разговор, обычный для давних приятелей школьных лет, вспоминающих одноклассников и те далекие школьные годы. Утром, проснувшись на старом кожаном диване, Василий Петрович с трудом мог вспомнить вечерний разговор, несмотря на то, что выпил он совсем немного, не более одной рюмки. С некоторых пор он вообще не мог терпеть спиртного и выпивал лишь в случае крайней необходимости, чтобы не обидеть друзей своим категорическим отказом. Вот и в этот вечер он при каждом тосте лишь подносил рюмку ко рту и, чуть пригубив, ставил обратно. Но дело было не в спиртном, а в манере Володи Ромашкина вести застольную беседу, после первых же слов он брал инициативу разговора в свои руки, точнее, в свои уста, которые не закрывались до тех пор, пока от значительной дозы выпитого не начинали смыкаться веки. Вставить слово в поток, что лился непрерывно из Володиных уст, было практически невозможно, как и вспомнить все, о чем он говорил, постоянно перескакивая с одной темы на другую, забывая о том, что говорил минуту назад, при этом не переставая есть и пить.

Несмотря на то, что из принесенной им бутылки водки основное количество было выпито именно Ромашкиным (Люба выпила не более Василия Петровича), на утро Володя был свеж, весел, и никаких следов похмелья не отразилось на его гладком в меру румяном лице. Позавтракав чашечкой кофе с бутербродом, все разбежались по делам: Володя в театр, Люба на рыбозавод, где она работала в должности бухгалтера, а Василий Петрович направился к известной канаве в центре города, у которой собирались противники проекта увековечивания памяти великого русского писателя Федора Скамейкина таким, весьма оригинальным, образом.