Графоман

И все-таки Гриша был доволен, считал себя молодцом, предвкушал, как он расскажет о сестричках Валерке. Он вернулся из Гурзуфа домой и воспоминания о близнецах тревожили его мало. Не то, чтобы он совсем забыл свои ощущения, вовсе нет, наоборот Гриша отдавал себе отчет в том, что если бы жизнь столкнула его с девчонками снова, он бы конечно не отказался от такой будоражащей игры, но дома он полностью окунулся в привычную атмосферу семьи, нежно любил свою усталую Мусю, завороженно смотрел на крошечное личико дочки, выходил во двор с коляской. Все было хорошо, и чувство вины было Грише совершенно неведомо. Валере он о приключении рассказал, друг его одобрил, много шутил по этому поводу, спрашивал помнит ли он 'балерин', и все сокрушался, что его там с ними не было.

Гришина портлендская жизнь неспешно текла по накатанному пути. Он ходил на работу, Маня тоже ходила, они смотрели по вечерам телевизор, обсуждали передачи и фильмы. Оба что-то читали, но разное, Гриша свои книги никогда с Маней не обсуждал, ему просто не хотелось. Аллка ждала второго ребенка и толстела не по дням, а по часам. Они все уже знали, что у нее опять будет мальчик. Какая разница? Гриша ничего не имел бы против девочки, но мальчик был ему желаннее. Еще один мужчина в семье, хорошо. Он привык быть единственным мужчиной, оберегал своих девочек, а тут … внук растет, а сейчас второй родится. Аллкин муж был приятным во всех отношениях мужиком, но считать его своим Грише было почему-то трудно, слишком уж они были разными, и дело тут было не в возрасте. Когда они с Маней приходили к Аллке в гости, Гриша редко мог до конца расслабиться. Коля сидел рядом с ним за столом и Грише казалось, что он его по каким-то причинам не одобряет. Зачем водку пьет, зачем затевает политические дискуссии, почему недостаточно занимается внуком? Впрочем когда Гриша проводил с внуком время, Коле казалось, что он оказывает на его сына не слишком хорошее влияние.

Изредка подвыпившему Грише хотелось взять гитару и попеть, его девочки подпевали, а зять никогда … то ли ему его песни не нравились, то ли он их не знал, то ли злился, что он сам не умеет ни петь , ни играть. Он вообще был парнем не музыкальным, слегка занудноватым и каким-то на Гришин вкус, слишком правильным, хорошим еврейским мальчиком, маминой гордостью. Родители зятя иммигрировали из Харькова. Гриша старался держать в узде свой московский снобизм, умом понимая, что и в Сибири, и на Урале, и в средней полосе жили и живут милые интеллигентные люди, ничем не уступающие жителям столиц, но 'товарищи' с Украины ему не нравились. Слишком они были самодостаточные, хвастливые, не умеющие никого слушать, не замечающие своей неизбывной местечковости, влюбленные в новую родину, старающиеся быть американцами, не желающие помнить ни плохого ни хорошего, оставленного за спиной и воспитывающие в таком духе своих детей. С 'махетунем' у Гриши с Марусей совсем не получилось. Да черт с ними. Гриша давно уже не заморачивался этим вопросом.

Он отдавал себе отчет в том, что его жизнь американского профессора, не богатого, но и не самого бедного, не занимает все его существо. Ну не мог он отдаться процессу обучения студентов, статьям и редким выступлениям на конференциях. Иногда он задумывался, ощущал бы он то же самое, если бы остался в Москве? Может этот размеренный заплыв по течению был обусловлен возрастом? Иммиграция сделала его более инертным и равнодушным к настоящему или тут было что-то еще? Трудный вопрос. В Москве у него была компания, Валерка, постоянная суета, а сейчас суета ушла, компания тоже, Валерка, слава богу, никуда не делся, но общение с ним было теперь только по телефону. В Москве Гриша почти никогда не вспоминал прошлое, наоборот он жил только настоящим, оно заполняло все его существо. Он куда-то бегал, чего-то добивался, с кем-то спорил, что-то доказывал: работа, разные проекты, родители, Маруська с Аллкой, деньги, поездки, женщины, разговоры с Валерой, а сейчас … все куда-то делось, вернее не делось, а стало почти безразличным. Минимальное общение с людьми представлялось нормой, а мысли населяют картины из прошлого, когда они с Валерой были молодыми парнями, детьми … сколько там у него в голове толпится народу, как все было интенсивно: то хаотичное броуновское движение, то векторное, когда суета вдохновляется целью …, а то, вдруг, все внезапно застывает в стоп-кадре.

И зачем он все время туда в прошлое 'залезает'? Что ему там нужно? В настоящем ничего нет? Пусть он в прекрасной форме, но может это старость, когда человек живет прошлым? Гриша знал, что это не так, дело не в старости, не был он пока старым. Он просто использовал 'картинки' из прошлого для книг. Оказывается они лежали до поры в его памяти, а теперь, начав писать, он их постепенно вынимал, чтобы оживить в тексте. Вот почему прошлое стало для него таким близким.