Графиня Салисбюри

Тогда король поднял правую руку и сказал:

— Клянусь мясом этой малодушной и трусливой птицы, которая стоит передо мною и которая есть самая малодушная и трусливая из всех птиц, что раньше шести месяцев, я с моей армией буду во Франции, проникнув в нее через Гейнау, Гиен, или Нормандию; клянусь победить короля Филиппа везде, где только его встречу, хотя бы войска его были в десять раз многочисленнее моих. Клянусь, наконец, ранее шести лет стать лагерем в виду церкви Сент-Дени, в которой похоронен мой предок; клянусь в этом, невзирая на присягу мою в подданстве королю Филиппу, к которой меня ребенком еще принудили в Амьене. А! Граф Роберт, ты желаешь войны; итак! Обещаю тебе, что ни Ахиллес, ни Парис, ни Гектор, ни Александр Македонский, завоевавший столько государств, — ни один из них не оставил на пути своем столько опустошений, сколько оставлю я во Франции, разве только Всевышнему угодно будет прекратить жизнь мою, воспрепятствовать исполнению моего обета. Я кончил. Теперь прикажите, граф, снять цаплю и садитесь подле меня.

— Нет, ваше величество, — отвечал Роберт, — еще необходимо, чтобы цапля была обнесена вокруг стола, — может быть, кто-нибудь из благородных рыцарей вменит себе в честь присоединить и свой обет к клятве короля.

При этих словах он дал знак двум девицам взять блюдо с цаплей и пошел, в сопровождении своей свиты играющих музыкантов, к которым присоединились голоса девиц, певших песнь Гильберта Берневильского; дойдя до графа Салисбюри, который сидел, как сказано выше, возле прекрасной Алиссы Гранфтон, Роберт остановился, блюдо с цаплей было поставлено против него.

— Прекрасный рыцарь, — сказал Роберт, — вы слышали слова короля Эдуарда, во имя Христа Царя небесного заклинаю вас произнести обет над нашей цаплей.

— Вы хорошо сделали, — сказал Салисбюри, — что закляли меня именем Христа Спасителя; я осмелюсь умолять мою милую соседку, в которой в одно время соединяются и благородная гордость, и красота, и добродетель, и ум, которую вполне можно почесть небожительницей, положить свой пальчик на глаза мои.

— Признаюсь, — сказала нежно Алисса, — дама, которая пользуется до такой степени уважением своего рыцаря, не должна огорчить его отказом. Вы просили, граф, один из моих пальцев, но я буду так щедра к вам, что дам всю мою руку.

Салисбюри схватил с восхищением и поцеловал несколько раз хорошенькую ручку, закрыл ею совершенно свой правый глаз. Алисса улыбалась, не понимая ничего, что он хотел этим объяснить. Салисбюри, заметив это, спросил:

— Как вы думаете, вижу ли я этим глазом?

— Конечно, нет, — отвечала она.

— Итак, — продолжал Салисбюри, — клянусь не открывать этот глаз мой до тех пор, пока не в состоянии буду увидеть им Францию; клянусь, что ничто на свете не принудит меня взглянуть им раньше того часа, как стану лицом к лицу с неприятелем. Обет мой произнесен, — что будет, то будет. Теперь ваша очередь, неужели вы ничего пе скажете?

— Напротив, граф, — отвечала Алисса покраснев, — я тоже клянусь, что в день возвращения вашего из Франции в Лондон я отдам вам мое сердце, с той же искренностью, как дала сегодня руку, и в залог исполнения моего обещания вот вам мой шарф, да будет он облегчением к совершению вашего обета.

Салисбюри преклонил колено, Алисса опоясала его шарфом при рукоплескании всех присутствующих. Тогда Роберт велел опять взять блюдо с цаплей и в сопровождении музыкантов и скомороха пошел к месту Иоанна Гейнау.

— Благородный господин Бомон, — сказал Роберт д’Артуа, — как дядя короля Англии и как один из самых храбрейших христианских рыцарей, не угодно ли вам произнести обет над моей цаплей — совершить какой-нибудь важный подвиг против королевства Франции?

— Охотно, — отвечал Иоанн Гейнау, — потому что я такой же изгнанник, как и вы, — изгнанник за то, что помог королеве Изабелле покорить Англию. Итак, я клянусь, ежели королю угодно только будет принять меня квартермейстером и идти через мое графство Гейнау, провести его армию во Францию, чего, впрочем, ни для кого другого в свете не сделал бы, кроме него. Но если сверх чаяния мой истинный властитель, король Франции, возвратит меня из моего изгнания, то я прошу племянника моего Эдуарда возвратить мне мое слово, которое я ту же минуту буду просить у него обратно.

— Это справедливо, — сказал Эдуард, — я соглашаюсь, потому что по душе и сердцу вы более Француз, нежели Англичанин. Клянитесь же смело; ибо я клянусь моей короной в таком случае возвратить вам ваше обещание Граф Роберт, велите поднести цаплю к Готье-Мони.

— Нет, ваше величество, позвольте, — сказал молодой человек, — двух обетов исполнить сразу невозможно, а вам известно, что я уже произнес один, это — отомстить за смерть отца моего, который умерщвлен в Гвиенне, найти его могилу, чтобы на ней убить его убийцу. Но будьте покойны, ваше величество, расчет мой с королем Франции будет достаточен.

— Мы вам верим, — сказал король, — и ваше обещание для нас столько же достаточно, как и клятва.