Графиня Козель

– А знаешь ли ты, сударыня, нашего всемилостивейшего повелителя короля Августа? – спросил он со странной усмешкой. – Это самый благородный, самый щедрый государь, он сорит золотом, которое я, акцизный, выжимаю из заплесневелого хлеба бедняков. Нет ему равного по великодушию и по тому, как неутомимо жаждет он дорогих и диковинных развлечений. Ему ничего не стоит сломать подкову и сломать женщину, а потом швырнуть их оземь; ничего не стоит сегодня заключить в Кенигштейн канцлеров, которых только вчера он обнимал. Добрый и милостивый государь, он улыбается тебе до последней минуты, чтобы усладить твою участь перед эшафотом. Он человек сердобольный, но не дай бог ему воспротивиться.

Гойм говорил все тише, тревожно поводя вокруг глазами.

– Знаешь ли ты нашего государя? – О, это очень любопытно, – продолжал министр шепотом, – он любит женщин все новых и новых, как тот дракон в сказке, пожиравший девушек, которых перепуганные жители доставляли ему в пещеру. Кто перечтет его жертвы? Ты, может быть, слышала их имена, но, кроме тех, что всем известны, втрое больше давно забытых. У короля странные вкусы и наклонности, день-другой он влюблен в шелка и атлас, но, когда они приедаются ему, он не прочь поохотиться и за лохмотьями. Люди знают трех побочных королев, я могу насчитать их двадцать. Кенигсмарк еще красива, Шпигель вовсе не стара, а княгиня Тешен пока в милости, но все они надоели ему. Он ищет, кем бы еще поживиться! Хороший государь! Милосердный государь, – продолжал Гойм, смеясь, – ведь надо же ему поразвлечься, для того он и на свет родился, чтобы все было к его услугам; красив, как Аполлон, силен, как Геркулес, сладострастен, как Сатир, и грозен, как Юпитер.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – возмутилась Анна. – Неужели ты считаешь, что я так низко пала, что по первому кивку государя могу сойти со стези добродетели? Плохо же ты меня знаешь! Это оскорбление!

Гойм посмотрел на нее с состраданием.

– Я знаю мою Анну, – возразил он с усмешкой, – но я знаю двор, знаю монарха и знаю силу его соблазна. Если бы ты любила меня, я был бы спокойней.

– Я дала клятву в верности, этого достаточно, – гордо произнесла женщина, – ты не завоевал моего сердца, но у тебя есть мое слово, а слово крепче, чем сердце, ибо сердцу своему я не хозяйка, а слову – королева. Такие, как я, не нарушают клятвы.

– Нарушают, соблазнившись блеском короны, – сказал Гойм, – княгиня Тешен знатная и гордая дама.

Анна презрительно повела плечами.

– Я могу быть женой, но никогда не буду любовницей, – воскликнула она. – Позором я себя не покрою.

– Позор жжет лишь мгновение, – сказал Гойм, – а потом рана затягивается и не болит, только клеймо остается навеки.

– Ты мне противен, – прервала его в раздражении Анна. – Сам сюда вызвал, а теперь пугаешь.

Волнение мешало ей говорить. Гойм со смиренным видом подошел к ней.

– Прости меня, – сказал он, – я потерял голову, не знаю, что делаю и что говорю, может, домыслы мои и опасения нелепы. Завтра во дворце бал. Король приказал, чтобы ты непременно была там, тебя представят королеве. Мне кажется, – продолжал он тихо, опустив глаза, – ты при желании все можешь, даже не быть красивой. Я охотно проиграю пари. Тебе не трудно притвориться жалкой, неуклюжей. Для короля очень много значит изящество, остроумие, живость, что тебе стоит показать себя несообразительной, неловкой, косноязычной, рассеянной, тупой? Черты лица – это еще не все. В Дрездене много красивых кухарок. Август тонкий ценитель, требовательный. Ты понимаешь меня, сударыня?

Анна отвернулась от него с глубоким презрением.

– Ах, вот как, вы приказываете мне разыграть комедию, чтобы спасти вашу честь, которую вы поставили на карту за тысячу дукатов! – воскликнула Анна, иронически улыбаясь. – Но я терпеть не могу криводушия. Вашей чести ничего не угрожает. Анна Констанция Брокдорф не из тех женщин, что могут польститься на королевское благоволение и дать себя унизить за горсть бриллиантов. Вам нечего бояться, можете быть спокойны. Мне жаль вас! На этом балу меня не будет.

Гойм стоял оцепенелый, бледный.

– Вы должны быть на балу, – выдавил он, – это не пустые страхи, дело идет о моей жизни и карьере, о всей моей будущности. Король приказал…

– А я не хочу! – возразила Анна.

– Ослушаться короля?

– А почему бы и нет, он властен над всем, чем угодно, но не над домом и семьей, здесь бог – господин. Что сделает мне король?

– О, тебе ничего, – сказал с волнением министр, – он слишком любезен с красивыми женщинами, но я отправлюсь в Кенигштейн, наше состояние конфискуют, растащат фавориты. Разорение, смерть!

Гойм закрыл руками лицо.

– Вы не знаете короля, – зашептал он еле слышно, – он улыбается и сияет, как Аполлон, но беспощаден, как Зевс. И никогда не простит того, кто посмел усомниться в его всемогуществе. Или ты будешь на этом балу, или я погиб.

– Вы полагаете, граф Гойм, – возразила Анна, – что угрожающая вам гибель так уж тревожит меня?

Она пожала плечами и снова отошла к окну.

Гойм, бледный, последовал за ней.

– Ради бога, заклинаю вас, не противьтесь воле короля!