Граф в законе. Изгой. Предсказание

— Отведи машину в ельник, — буркнул Граф и, не оборачиваясь, зная, что Студент идет за ним, двинулся чуть приметной тропкой к одинокой избушке — похоже, дому лесника.

У колодезного сруба действительно стоял лесник в зеленой форменной фуражке, брезентовой куртке, на плече двустволка.

— Мне сказывали про вас… Давно жду… — снял он фуражку, почтительно склонил голову.

— Закрываем «санаторий», дедуля, — минуя его, свернул Граф к ветхой баньке, устало осевшей в углу хозяйственного двора.

На лице лесника не отразилось никаких эмоций. Он забежал вперед, первым вошел в баньку. Они вдвоем развернули широкую сбитую из толстых струганых досок лежанку, на которой стояли оцинкованные тазы, лежали окатыши мыла.

Открылся широкий лаз, уходящий ступенями в освещенное пространство. Длинный подземный коридор, обитый полированной фанерой. Нумерованные двери, под ними керосиновые лампы.

— Собрались в столовой, — сказал лесник.

Уютная чистая комната освещалась десятком ламп.

Стены были оклеены иллюстрациями из журналов — в основном женские фигуры, лица. У входа на полках — водка, вино, минеральная вода, лимонад, ниже — пузатый чайник в окружении эмалированных кружек.

Их ждали пятеро — четверо мужчин и одна женщина. Каждому из них Граф пожал руку.

— «Санаторий» горит. Все прежние явки под колпаком. Сегодня надо расходиться. Я понимаю, что на воле не устроят вам пышных встреч — все по советским законам тянете на вышку[69]. Но вы многое сделали для графства, поэтому оно и спрятало вас здесь от так называемого правосудия, поэтому оно и сейчас выделило вам деньги, новенькие паспорта. Надо уходить и засесть в каких-нибудь дальних деревушках года на два-три… Одна просьба у меня… Знаю, вы люди рисковые, вольные, трудно вам будет жить запечными тараканами, но постарайтесь не возвращаться к прежнему ремеслу…

— Завязать советуешь? — раздался недовольный голос.

— Завязать, — подтвердил Граф. — Не хочу советовать вам жить, как живут многие — лицемерят, унижаются, подхалимничают и распрямляют спину только в гробу… Упаси Бог! Вы так не сможете, вы другие… Но найдите такое дело, где можно было бы сохранить свою независимость.

— Уходишь, значит, от дела? — прозвучал тот же голос.

Граф уклонился от прямого ответа:

— Пока я хочу спасти вас. А там видно будет… Обо мне не думайте. Себя поберегите…

— Благодетель, спаситель ты наш! — проникновенно, смахивая слезы платочком, сказала румяная девица, все время глядевшая на Графа с обожанием.

А он тем временем встал, обнял каждого. Девица последней жадно прилипла к нему и, не решаясь поцеловать в губы, осыпала поцелуями щеки, жарко зашептала в ухо:

— Зайди ко мне, попрощаемся, зайди… Век вспоминать будешь… Я с тобой такое сделаю — ни одна баба не умеет… Зайди, а?..

Освободившись от ее цепких объятий, Граф сказал леснику:

— Веди к заморышу…

В конце коридора лесник открыл ключом тесную каморку. Кровать да вонючее ведро в углу — больше ничего.

Студент с удивлением узнал ту самую обезьянку, которую Олег велел отправить в «санаторий»… Те же очки, только одно стекло треснуло по диагонали. Изжеванный костюм теперь висел на нем как мешок.

Он сжался, собрался в нервный комок на кровати, злобно зашипел:

— Порешить пришли меня? Ну, давайте! Ничего не скажу… Я не себе валюту спрятал — жене, детям… Ну давайте!..

— Плохо вы обо мне думаете, — сказал Граф, брезгливо косясь на парашу. — Мы просто решили дать вам возможность спокойно поразмышлять о товариществе, о предательстве, о совести… Теперь вы свободны. Уходите…

Обезьянка недоверчиво замерла в углу кровати, подобрав под себя босые грязные ноги, очень похожие на лапы.

— Ситуация изменилась, и вам повезло, — спокойно продолжал Граф.

— Издеваетесь?.. — спросила, как огрызнулась, обезьянка.

— Нет. Я говорю серьезно. Уходите… Но если кто-нибудь узнает, где вы пребывали…

— Да что вы. Боже упаси! — Он начинал понимать, что его и вправду отпускают. Взгляд за стеклами очков забегал с близорукой вкрадчивостью. — Я даже не знаю, где нахожусь… Везли с завязанными глазами.

— И сейчас повезут с завязанными глазами, — предупредил Граф.

На обратном пути в город Граф ожил, облегченно расслабился, точно осталась наконец позади тяжелейшая работа.

— Вы даже не представляете, Студент, как мало стоит наша жизнь, — произнес он с глубоким вздохом, откинувшись на сиденье, — но, к сожалению, это все, что у нас есть… Странно, именно в тюрьме я открыл для себя простую истину: нет повторений в людском море, каждый — личность, большая, значительная, несущая в себе свою собственную жизнь…

Он закурил, затянулся жадно, будто наверняка знал, что эта сигарета — последняя.

— Был Олежек… Был… Не уберег себя, — сказал он тихо и повинно, точно исповедовался перед самим собой. Затянулся еще раз, так же глубоко, жадно, и щелчком выстрелил сигарету за окно. — А я от него записку получил сегодня.

— Сегодня? — переспросил Студент.

— Утром. В мою голубятню вернулся сизый Кеша, наш голубок, почтальон наш… Вон она, читайте…

Студент взял желтоватую бумажку, свернутую в трубочку, развернул, разгладил на колене.