Граф Платон Зубов

— Нет, государыня, нельзя тебе то место пустым оставлять, нельзя. Может, и не права я, а только от одних мыслей, что люди подумают, что за спиной говорят… Государыня, не нужны вам эти мысли! Нельзя вам ночей не спать, думами разными себя крушить. Как оно там сложится, одному Господу известно, а для чужих глаз всегда все в порядке будет. Вот вы Александра Матвеевича поминаете, а как же с Петром Васильевичем, с графом Завадовским-то быть? Помнит он вас, все годы помнит, любит-то как. Все поместье вашими портретами уставил да увешал. Зала, сказывали, у него там овальная дивная. Стены боскетами расписаны, а посередине портрет ваш в рост. Сидючи вы, государыня, представлены. Кто побывал, сказывают, противу портрета вашего кресло поставлено. Петр Васильевич дня не пропустит, чтобы в том кресле не посидеть, вашим портретом не полюбоваться. Так и говорит: светило в моей жизни солнышко ясное, да закатилося. Вот оно как.

— Ничего не пойму. К чему ты про Завадовского?

— К тому — истинно вас, государыня, любит. Из сердца выбросить не может.

— И Бог с ним.

— Так ведь и Александр Матвеич тоже. Согрешил, никто не спорит. Да нешто такого в любом семействе не случается? Жизнь прожить — не поле перейти. Ему бы осторожненько, в скрытности, а он по молодости лет — бултых в воду. Охолонул маленько и видит: все не то. Омут — не река широкая, не море бескрайнее. Какой из него выход?

— Да что ты сказки мне сказывать принялась? Не прошу!

— И не надо, не надо, государыня. Я ведь к примеру. Жизнь — она все по местам расставит, а сгоряча чего человек не сделает. Все говорят, какая досада его нынче берет.

— Ладно. Значит, о флигель-адъютанте…

— Непременно думать, государыня, надо.

— Тогда пусть Анна Степановна… присмотрится… потолкует…

— Вот и хорошо! Вот и славно! Да что торопиться-то? Пускай молодец на первых порах в стороне поживет. С мыслями соберется. Приготовится…

Д. И. Васильев — Г. Р. Державину. 1788.

Не подосадуй на меня, что я так откровенно к тебе пишу; ежели б я тебя не любил, то конечно сего не сделал, а то тут истинная дружба и привязанность моя к тебе действует. Писала Екатерина Яковлевна [Державина, жена поэта], чтоб заплатить деньги Дольсту за водку; я от него и потребовал счет, по которому пришлось заплатить 250 р.: то оные ему и отдал, и при сем счет его к вам препровождаю. Сказывал мне еще Венклер, что и ему вы должны по счету рублей 200; то уведомьте меня, заплатить ему и сколько именно. Срок вам в банке платить 25 мая; ежели ваших денег не будет, то я как-нибудь здесь перевернусь и внесу и тогда вас уведомлю.

Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, Безбородко А. А.

— Все не так просто с этой Бастилией, как тебе казалось поначалу, Александр Андреевич, совсем не просто.

— Одно очевидно, государыня: эти события не могли не ослабить французского правительства.

— Но вовсе ты не подумал о правительствах всех остальных. Я перечитала сегодняшнюю почту нашего французского посланника. Он пишет, что именно падение Бастилии послужило сигналом для множества восстаний в провинциях. Особенно сильно взволновались крестьяне. Они начали отказываться платить феодальные повинности, церковную десятину и даже государственные налоги. Мало того — бунтовщики нападают на замки, разрушают их, жгут, причем беспощадно убивают и управляющих, и даже дворян. Ты понимаешь, что это вариант нашего яицкого казака?

— Кто бы мог подумать!

— Кто? А ты не знаешь, что, почувствовав силу, человек неизбежно превращается в бунтовщика и не может остановиться в своих все более нелепых и далеко идущих притязаниях. Я думаю, как скоро эта зараза затронет мою империю.

— Бог милостив, государыня! После казни Емельки народ наш охолонул и как будто за ум взялся.

— Народ! А наши вольнодумцы? Ты думаешь, им не придет в голову последовать примеру французского дворянства? Ты посмотри, как далеко там дело зашло. Посланник пишет, что двое либеральных дворян внесли в собрание предложение вообще отменить — пока не поздно! — все феодальные права.

— Это чистое сумасшествие, государыня!