Граф Платон Зубов

Желанья наши совершились,
Чего еще душа желает —
Чтоб ты мне верен был,
Чтобы жену не разлюбил.
Мне всякий край с тобою рай!

Со стороны выходило: все Орлову простили. Ничего в грех не ставили. Все за «романтическую графиню». А на деле — императрице досадить собирались. Державин и тот в хор поклонников вступил. От восторгов едва не захлебнулся.

Спасибо уехали. Гри. Гри. высылки будто не заметил. Здоровьем новобрачной беспокоился. Спросила как-то досадно: когда же «путешествующие» наследника ждут? Пора бы. При таком-то родителе.

Анна Степановна доведалась: какой наследник — чахоткой графинюшка захворала. Гри. Гри. ее от одной знаменитости к другой, по всем докторам в Европе возит, устали не знает. А что знахарей, целителей всяких к себе в дом перетаскал — счету нет.

Четыре года трудился — померла. Как свечка сгорела. Сказывали, в гробу от савана отличить нельзя было: так исхудала да высохла. В июне 1781-го году в Лозанне преставилась. Супруг как на тело упал, так несколько часов оторвать не могли. Умел, значит, любить. Еще как умел.

В Россию гроб едва не на руках вез. На каждой остановке в церковь местную вносить велел — панихиды служить.

Все постарались. Анна Степановна все доносила, хоть кончине скорой и радовалась. Твердила: Бог правду видит. Только чья правда-то? «Она была прекрасна и чувствительна, красота ее изображала прекрасную ее душу», — не кто-нибудь — посол французский писал. Державин эпитафию сочинил. Не помню стихов. Не люблю. А эти — рада бы забыть, да разве такое забывается: «Как ангел красоты, являемый с небес, приятностьми лица и разума блистала». Но уж совсем в толк не взять — тронулся Гриша разумом. Совсем тронулся. Не то что в Петербурге, в Москве, в городе появляться перестал. Ходит по Нескучному — с покойницей разговаривает. Ласковыми именами называет. За столом куверт ее держит. Постелю в опочивальне покойной велит ежевечерне стелить. Заботится, чтоб у кровати питье ее любимое стояло. Молоко теплое, как врачи приказали пить. На недосмотры в доме глядеть перестал, а тут каждую мелочь доглядывает.

Братья к себе его в поместья забрали — за жизнь опасаться стали. В Александро-Невскую лавру, куда «графинюшку» привезли, сами сумасбродного братца возили. Недолго, правда. Двумя годами только потерю свою пережил. На глазах угасал: «Иду, иду, Катенька, иду, ненаглядная моя…» Про императрицу разу не вспомнил. Сколько за срок этот короткий флигель-адъютантов прошло — считать охоты нет. Одна Марья Саввишна сердцем догадалась: не нужны они тебе, государыня. Никто не нужен. Забыться хочешь. Забыться… Если бы все так просто! Люди новые и обиды новые. Папа… Ах, как власть ему мерещилась! Как победу над Орловыми одержать хотелось! Как тут амантом не стать. Верность до гроба обещал. В доказательство все семейство свое в столицу привез. У себя поселил. И пошло-поехало. Чего на стороне да в девичьей утех любовных искать, когда полон дом племянниц, одна другой краше. Да еще и в твоем вкусе. Высокие. Крупные. Бело-сахарные. Крупитчатые. На подарочки дорогие падкие. Расстаралась сестрица-родительница, ничего не скажешь. А тут и императрица не отстала: всех фрейлинами определила, двери во дворец распахнула.

Девки смоленские! Как есть девки. Едва грамоте обучены. Двух слов связать не могут. Обхождения не знают. Зато — папа не скрывал! — в делах постельных чудо хороши.