Граф Платон Зубов

— Входите, входите, Марья Саввишна. Я уважаю ваши чувства по отношению к императрице, которая, однако, не сумела вам ответить должной заботой и соответствующим вознаграждением. Но я позабочусь о том, чтобы вы до конца своих дней ни в чем не испытывали нужды.

— Ваше императорское величество, право…

— Не перебивайте меня — я не терплю этого и делаю то, что считаю нужным. Вы будете получать пенсион из Кабинета, скажем, сто рублей в месяц. У вас нет дома?

— Государь, я уже переехала из дворца. Меня приняла моя племянница, супруга бригадира Торсукова.

— Вам не пристало ни у кого жить в нахлебниках. Мне сказали, что вы родом из рязанских дворян.

— Да, ваше императорское величество.

— Поэтому вы получаете в Рязанской губернии 4517 десятин земли, а здесь, в Петербурге, дом банкира Сутерланда. И еще: если вы захотите взять с собой мебель, которой пользовались все годы, она ваша.

— Благослови вас Господь, государь. Вы так щедры!

— В отличие от своей родительницы. Прощайте, Марья Саввишна. Руки не даю. Покойница не могла воспитать в вас любви и почитания ко мне. Достаточно, если я пожелаю вам благополучия. Кутайсов, я хочу видеть Роджерсона. Впрочем, ему вы можете просто передать, что я оставляю его лечащим врачом императорской фамилии. Этого вполне достаточно.

— Вы не хотите попробовать иного медика, государь? Более молодого, образованного, модного, наконец?

— Пробовать медиков? Нет уж, уволь, братец. Самое большее, чего можно от них ждать, — чтобы хоть не травили своих пациентов. Роджерсон ни в чем подобном не был замешан. Поэтому пусть остается. Если ты хочешь сказать, что от него мало толку, зато и меньше, чем от других, вреда. К тому же за него усиленно ходатайствует граф Ростопчин. Да, а уж если речь зашла о Ростопчине, придется разобраться с Протасовой. Ростопчин и за нее стоит горой — как-никак воспитательница и благодетельница его любимой супруги.

— Ей тоже придется переезжать из дворца.

— Это еще зачем? Ее-то мы и оставим в ее старых пенатах и на тех же условиях, какие она имела при покойной. За ней останутся помещение и стол. Добавь к этому, пенсию, орден Екатерины, скажем, второго класса и тысячу душ в Воронежской и Петербургской губерниях.

— Вы словно откупаетесь от этой черноглазой ведьмы, государь.

— А что ты думаешь, Кутайсов, по существу это так и есть. Таким образом мы обезвредим это осиное гнездо. Просто теперь Королева Лото вместо покойницы станет служить императрице Марии Федоровне, которая, сам не знаю почему, к ней определенно расположена.

— И все-таки главное для вас, государь, — это Зубовы.

— Почему ты так думаешь? Вовсе нет. Пусть занимают те же места, которые занимали; если я начну с ними расправляться, я только подтвержу худшие сплетни, ходившие по поводу личных историй покойницы, а для меня это отвратительно. Итак, Зубов-отец. Он будет по-прежнему, как в Гатчине, сидеть у меня за обеденным столом. Если будет стол для посторонних. В принципе я хочу ввести строжайшую экономию расходов. Зубов-старший, Николай Александрович… Он тем более стал родственником Суворова. Запиши, Кутайсов: он станет президентом Конюшенной конторы. И получит орден Андрея Первозванного. Все же он первым сообщил мне о перемене в моей судьбе.

— Но тогда Конюшенная контора кажется недостаточной.

— Вот именно — Конюшенная. По существу большего он не заслуживает и на действительной службе мне не нужен. О втором брате, Дмитрии, которому удалось жениться на Вяземской, не стоит и говорить. Его предел — питейные сборы. Следующий…

— Вероятно, младший из братьев — Валерьян Александрович.

— Ты прав. Наглец, одинаково известный своей жестокостью и безрассудством. То, что он лишился в Польском походе ноги, мне всегда представлялось знаком свыше.

— Вряд ли вы станете, государь, говорить здесь о каких-нибудь наградах. Кажется, они все у Зубова-младшего давно есть. И орден Андрея Первозванного, и Георгий третьей степени, и чин генерал-поручика. И все это в 23 года.

— Остается сказать, что императрица и в самом деле испытывала к этому негодяю слабость.

— Сам Платон Александрович его чрезвычайно опасался и норовил отправлять во все более дальние походы.

— Без ноги он вряд ли представлял для него опасность, хотя… Был же Потемкин одноглазым, и это не мешало ему в его похождениях. А насчет походов… Кто, кроме родного брата, мог пуститься в большую аферу, чем Персидский поход? Трудно понять, как императрица могла поддерживать затею завоевания всей западной Азии вплоть до Индии. И безответственность потрясает.

— Тем не менее двадцатипятилетний главнокомандующий сумел взять Дербент и Баку.

— Но какой ценой для нашего войска!

— Зато сам приобрел Георгия второй степени и чин генерал-аншефа. Ради этого можно было положить полки солдат.

— Но с этим преступлением покончено. Война будет прекращена немедленно, а генерал-аншеф удалится в свои Курляндские имения без права приезда в столицу. Это должно в полной мере удовлетворить его больное тщеславие и непомерное самомнение.

— Заслуженное наказание. Пожалуй, остается пожалеть только его жену.

— Ты видел ее, Кутайсов?