Граф Платон Зубов

— Да ведь тебя государыня никак лет на десяток старше. Чего уж! Не век в девицах ходить — на все свой срок приходит.

— Со мной сравнивать нечего. У государей свой счет — не наш с тобой. Да и с чего это ты, голубчик, про Платона Александровича забыл, до его ушей дойдет — быть беде. Чистый порох — не человек!

— Марья Саввишна, а не долго ли за дверями ничего не слыхать? Может, войтить? Что за грех? Я вот дровишек для камина прихвачу, ты двери мне откроешь — за что тут на нас серчать?

— Твоя правда, голубчик. Входить надобно. Господи, так сердце и замирает. Спаси и сохрани ото всякой напасти! Видишь, видишь, голубчик, еще в устепе наша государыня. Только — только что же это ни шороха не слыхать? Что делать? Что делать-то? Сама уж теперь не знаю. И Платон Александрович не идет.

— Да не придет он, Марья Саввишна, поди куда к знакомым в город уехал. Мало у молодого человека развлечений. Ты ж ничего опасного посланному не сказала.

— Как можно! Прежде времени!

— А теперь что? Позови ты государыню, Марья Саввишна! Окликни же!

— Государыня! Государыня-матушка! Не занемогли ли вы! Не помочь ли, государыня? Хоть словечком отзовитесь! Господи, молчит!

— Позвать людей надо, Марья Саввишна! Людей немедля!

— Каких людей, голубчик? Кто нас с тобой ей ближе, голубушке нашей? Самим, самим надобно все решать, коли Платон Александрович не идет. Государыня!

— Давайте-ка, Марья Саввишна, дверку отворить попробуем. Не отворяется… Вроде держит ее изнутри кто.

— Не защелка ли?

— Какая защелка! Вон щель какая…

— А в щели-то, в щели что, голубчик? Да говори же, не рви сердце!

— Государыня… на стульчаке… головкой к двери привалилася…

— Не дышит?!

— Никак дышит. Хрипит — так-то вернее. Сомлела. В беспамятстве. Вот уж теперь людей звать непременно надо.

— А это еще зачем, голубчик? Чтобы государыню из устепа вытаскивать? Сами справимся! Сами! Вот когда на постельку положим, как следует приберем, тогда и тревогу подымать станем.

— Не получится у нас с тобой.

— Должно получиться, ради государыни нашей должно. Слышишь, голубчик? Скорей за дело берись. Дверку ломай. А я лучше дверь в коридор на ключ закрою — не зашел бы кто ненароком.

Петербург. Зимний дворец. Будуар Екатерины II. П. А. Зубов, М. С. Перекусихина, И. С. Роджерсон.

— Платон Александрович, голубчик, наконец-то! Скорее, батюшка, только скорее!

— Да что случилось, Марья Саввишна? Что за спех?

— Государыня… государыня наша…

— Что государыня? Боже мой! Что с ней? Когда это случилось? Да говорите же, Марья Саввишна, говорите!

— Удар это, Платон Александрович, не иначе удар…

— Так ведь был уже у государыни прошлым годом. Обошлось же. Врача надобно. За врачом послали?

— Нет, батюшка, с прошлым годом не сравнить. Второй час государыня без сознания. Как сомлела, так и… хрипит.

— Но ведь обошлось тогда.

— По второму-то разу, каждый тебе скажет, куда хуже. Тут уж пощады не жди. Одно спасение, батюшка, кровь пустить государыне надобно. Покуда за врачами посылать станем, поздно будет. Надобно самим, как цирюльники делают, ручку-то надсечь.

— Нет, нет, только врача!

— Господи, пустого тебе не скажу, Платон Александрович. Знаю, давно знаю — одно спасение. Лишь бы не опоздать.

— Пустить кровь… Нет! И всем запрещаю. Оставьте государыню в покое. За врачом надобно послать. Где врач?

— Говорю же, нету. Дежурного во дворце не нашли, а за Роджерсоном — его еще сыскать надобно. Может, у больных неведомо каких. Времени у нас, батюшка, нету. Христом Богом тебя прошу, Платон Александрович, помоги государыне. Помоги же!

— Сказал, нет! И оставь, Марья Саввишна. Не твоего ума дело. Идти мне надобно — обдумать все. Как врач придет, меня позовешь.

— Платон Александрович!.. Государыня-матушка, благодетельница моя, не уберегла я тебя, дура старая. Ни до чьего сердца не достучалася. Что же еще сделать-то для тебя, государыня, могу? Личико платочком обтирать. Глядеть на тебя, ненаглядную мою. Как жили мы с тобой вдвоем, так и в эту минуту горькую вдвоем остались. И семья-то у тебя, и внуки с внучками любимые, и — Платон Александрович, а вот нету никого. Нетути! Государыня моя… Шаги в коридоре. Никак бежит кто. Изо всех сил торопится. Кричит что-то. Ох, Иван Самойлович, я уж и ждать вас отчаялася.

— Потом, потом, Марья Саввишна. Сначала кровь отворим. Так… так… Что тут скажешь — плохо дело. Очень плохо.

— Неужто опоздали, Иван Самойлович?

— И это тоже. Надо было в первую же минуту кровь отворять. Только, может, здесь и это не помогло бы. Удар сильный и весь пришелся в голову.

— Иван Самойлович, императрица будет жить? Вы понимаете, как важно это знать.

— Еще бы. Жить, говорите, граф? Увидим. А вот движения, дара речи скорее всего не увидим. На долгое время, во всяком случае.

— Вы не ошибаетесь, доктор?