Граф Платон Зубов

— Какое помутнение! Они там все обмысливали, как от Москвы отстать. Свое царство устроить. Вот им Самозванец да еще с царицей Маринкой да с пащенком ее как нельзя лучше ко двору пришлись.

— И бывают же в свете такие ироды!

— Всякие, матушка, бывают. Это ангелы Божьи все на одно лицо, а Иродов личности самые разнообразные. На первый взгляд и не признать. Так вот этот Ирод — Иван Хворостинин — уж как ни стелился перед Самозванцем, а все ему не потрафил. Тот возьми князя и казни.

— Батюшки! Так-таки и казнил?

— Казнил, не сомневайся. Самозванца с Маринкой в тех же краях тоже вскорости словили — в Москву повезли. А народ замирять да порядок наводить Алексея Игнатьева Зубова прислали.

— И справился?

— Видно, справился, коли вотчину за те свои заслуги получил. Да еще какую! Братцево, на берегу речки Сходни, обок Тушина.

— Село али деревеньку?

— Ни то, ни другое — пустошь. Так это после Смутного времени. Рядом с былым лагерем Самозванца — Тушинского вора. Тут уж окромя пустошей ничего и не оставалось.

— У Алексея Игнатьева наследников не оказалось. Жены тоже. Так что завещал он свою вотчину родному брату — Матвею Игнатьеву, человеку достойнейшему. Как-никак при патриархе Филарете состоял патриаршьим дворецким, а после кончины святейшего — судьей московского Судного приказа.

— И никогда-то ты, батюшка, о таких знаменитых людях словом не обмолвился. Выходит, Платоше и впрямь нечего во дворце тише воды ниже травы быть.

— Служилые дворяне по Московскому списку! Третий брат у них еще был — Иван, так он на воеводстве в Березове сидел. Вот теперь и суди, что за люди Зубовы!

— Так ведь сказывал ты, батюшка, что корень-то у вас из Смоленска.

— Из Смоленска и есть. Помещиком тамошним был Никита Иванов, по прозвищу Ширяй. Вот его-то сын, Игнатий Никитич Зубов, и дал семейству нашему фамилию. Был Игнатий Никитич, как тебе это понятнее объяснить, своего рода начальником штаба при корпусе в Смоленске. Довелось ему вместе с другими подьячими кормить от царского лица цесарских послов. Довелось служить дьяком Поместного приказа, а там и писцом Арзамасского уезда. Может, и не так велика птица, зато служил государям исправно, нареканий не имел.

— Полно тебе, батюшка, нешто наш князь Таврический такую родню имеет!

— Он-то нет.

— Видишь, а ты вроде как прибедняться решил. Лучше мне про Братцево расскажи.

— Что тут скажешь. Дочка Матвея Игнатьевича Анна Братцево в приданое получила, а там быстрехонько его и продала.

— И давно то было?

— Давненько. При государе Алексее Михайловиче. Он только–только на престол отеческий вступил.

— Это при каком же таком супруге расставаться Анне Матвеевне с землицей-то пришлось?

— А вот и не скажи! Супруг Анны Матвеевны, Кирила Осипович Супонев, воеводой был на Лене. Подмосковной заниматься не с руки, видно, ему было. Род дворянский, древний. Предок их из Пруссии к великому князю Московскому Дмитрию Донскому на службу вышел.

— Немец, что ли?

— Святое крещение принял. Чин чином. Потомки его и стольниками, и стряпчими все больше служили.

— Что ж, так Братцево у Супоневых и осталося? Значит, и хозяева у него нынче есть. Не во Дворцовом ведомстве село-то зубовское, чтоб просить о нем.

— Все-то тебе, Елизавета Васильевна, невтерпеж, все-то ты куда-то мчишься, а куда, сама не ведаешь. Дело это тонкое, тут все стороны обмыслить надо. Тогда, глядишь, и государыня не откажет.

— Да как же Платоше отказать, батюшка! Чай, еще надоесть-то не успел.

— А это уж как Господь решит. Надоест — не надоест, лишь бы сам глупости какой не выкинул. С Братцевым-то оно что получилось. Анна Матвеевна, как я тебе сказал, продала имение, да не кому-нибудь — боярину Богдану Хитрово, что Оружейной палатой ведал, всеми делами хозяйственными в царском дворце и хозяйстве заправлял. Надо полагать, и себя не обижал, и государю Алексею Михайловичу угодить завсегда умел. Вот только не дано ему было наследника заиметь.

— Горе-то какое, истинно горе!

— Перестань причитать, матушка. Когда то было, о том подумай. После Хитрово пошло село во Дворцовое ведомство, а уж оттуда пожаловано было боярину Кирилу Алексеевичу Нарышкину. Родня государева не больно близкая, зато человек довереннейший. Особенно в Азовских походах себя показал.

— Вояка, значит.

— Вояка! Генерал–провиантмейстер при флоте.

— Так это еще лучше.

— Кто спорит. Ему бы в самую пору селом заняться. Хозяйство устроить, усадьбу как положено завести. Ан нет, все-то Кирила Алексеевич в деле, все в поездках. Тут тебе и Нарва, и Юрьев, и Гдов. В Шлиссельбурге воеводой был, в Пскове, крепость Петропавловскую в самом Санкт–Петербурге строил. Так один из бастионов и сохранил его имя — Нарышкинский. Знающие люди говорили, будто везде по провиантской части.

— Доверял ему государь Петр Алексеевич, выходит.

— Что ж, всем доверять приходится. До первой ревизии. Капитальной, если правду сказать. А вот после нее — кому как повезет.

— Неужто и царскому родственнику тоже?