Если подвести итоги изложенному в предшествующих главах и дать оценку деятельности Андрея Ивановича, то отмечу, что в его голове отсутствовали обширные преобразовательные планы и в годы, когда он фактически возглавлял правительство России, можно обнаружить лишь несколько значительных по масштабам новшеств. Андрей Иванович, живя без малого 40 лет в России, обрусел настолько, что владел русским языком лучше многих русских вельмож, уклонялся от новшеств и предпочитал двигаться по накатанной колее и чутко прислушиваться к голосу Анны Иоанновны, в годы царствования которой протекала самая активная его деятельность.
Я не могу точно обозначить причины скромного поведения Остермана. Ограничусь догадками, почему он чурался новаций: то ли потому, что знал, что русские вельможи не относились к нему уважительно и очерняли его, поскольку он выполнял в Верховном тайном совете, и в особенности в Кабинете министров, всю черновую работу; то ли потому, что он не имел склонности к риску и девизом своей жизни считал осторожность; то ли, наконец, потому, что был лишен достоинств, свойственных крупномасштабному государственному деятелю, и его кругозор находился среднем уровне исполнительного чиновника.
В десятилетие, когда он занимал руководящее положение в правительстве, он с успехом решал повседневные текущие задачи. Из значительных мер, реализованных за это время, отмечу две: манифест 1736 г. о замене бессрочной службы дворян 25 годами и изданный в этом же году указ о закреплении за мануфактурами квалифицированных работников и их семейств. Прочие указы отражали рутинную жизнь страны, ее преимущественно повседневные нужды.
В первые дни регентства Бирон проявил усердие в управлении страной. Специальным указом он подтвердил практику взимания податей не с крепостных крестьян, а с их владельцев, причем ввел новшество — помещикам предоставлялось право оставлять у себя треть суммы собранной подати. Кроме того, было подтверждено объявленное Анной Иоанновной сложение недоимок. Полный оклад жалованья чиновникам велено выдавать только в Петербурге, а в провинции — только половинное.
Отдавая себе отчет, что он, Бирон, не имеет никаких юридических прав на регентство при живых родителях императора и великой княгини Елизаветы Петровны, втайне его ненавидевших, он решил добиться их расположения значительным увеличением сумм, ассигнованных на их содержание: Анне Леопольдовне был назначен пенсион в 200 тысяч рублей в год, а Елизавете Петровне к прежде получаемой сумме добавлено 50 тысяч рублей.
Вряд ли, однако, эти щедроты Бирона могли вызвать симпатии к нему со стороны русских — враждебность к нему ведет свое начало с первых лет царствования Анны Иоанновны. Маньан в депеше от 7 февраля 1733 г. отметил, что Бирон «сам ускорит приближение грозящей ему опасности, так как для всего русского народа он стал невыносим своей надменностью и стремлением к верховному господству».
Регент, кроме того, предпринимает меры к тому, чтобы нейтрализовать распространенные в столице слухи о том, что указ о его назначении регентом является подложным. Он созвал совещание светских и духовных сановников, перед которыми произнес речь, содержавшую два тезиса: он заверял слушателей, что согласился быть регентом только потому, что этого пожелала покойная императрица и он не осмелился ее ослушаться; что касается слухов о ложности указа о назначении его регентом, то он публично задал вопрос присутствовавшему А. И. Остерману, который составлял оба указа и лично относил их на подпись императрице, являлась ли ее подпись под ними подлинной. Андрей Иванович заявил, что указы Анна Иоанновна подписывала в его присутствии.