Граф Орлов (СИ)

Между тем, турки флот свой собрали и против нас направились. По счастью мы их вовремя обнаружили и сперва в Хиосском проливе ощутимый удар по флоту турецкому нанесли, а затем, в Чесменскую бухту загнав, полностью его уничтожили. Дело было жарким: турки по большим кораблям вдвое нас превосходили, по малым - в четверо, и если бы мы проиграли, никому из нас в живых не быть, а чести России огромный урон нанесён был бы. Спиридов и Грейг, на что храбрые воины были, но всё же советовали мне более благоприятного момента для сражения дождаться, однако я приказал немедля битву начинать. Не безрассудство это было, не бахвальство кичливое - верил я в моряков русских, каждый из которых отвагой, сметливостью и сноровкой трёх и более турок стоит!

Дунайка со мной полностью согласен был; единственно, просил, чтобы отпустил я его на корабль "Святой Евстафий", на котором Спиридов должен был по самому центру турецкий флот атаковать. Как тут запретишь: если я многих людей на смертный бой посылаю, могу ли брата своего от опасности прятать?

- С Богом! - говорю. - Будь там и сражайся достойно Орловых, но помни - если тебя убьют, ни мне, ни братьям нашим до конца дней покоя не знать.

- Ничего, Алехан, где наша не пропадала! - отвечает он. - Вспомни, как на медведя ходили: так неужто турка не одолеем?!..

Отбыл он на "Евстафий", а я на "Трёх Иерархах" остался: мы во второй линии должны были стоять, что для меня было обидно, но смириться пришлось - если бы наш главный корабль погиб, это в сердца моряков могло внести гибельное сомнение в исходе битвы. Впрочем, и на нашу долю выпало немало, как последующие события показали, - а Ерофеич мой это будто предчувствовал. Помолился он усердно, что редко делал, надел чистую рубаху и попросил меня родным его отписать, если что случится.

- Ты никак помирать собрался? - спрашиваю я с улыбкой, а у самого на душе кошки скребутся.

- Когда-никогда помирать придётся, так отчего не приготовиться заранее? - говорит Ерофеич. - Не люблю ничего делать наспех, и смерть меня врасплох не застанет.

Не нашёлся я, что сказать, но, как оказалось, он прав был...

***

Началась битва для нас худо. Турецкие корабли открыли огонь издалека - у них такое превосходство в пушках было, что турки хотели разгромить наш флот на дальнем расстоянии; мы же вынуждены были идти на сближение, чтобы бить наверняка. Однако манёвр этот не всем нашим кораблям удался: "Европа" проскочил своё место, был поврежден и должен был развернуться и встать позади "Ростислава"; "Святой Януарий" тоже надлежащее место занять не смог, а "Три Святителя" обогнул турецкий корабль с тыльной стороны, совершенно в пороховой дымке скрывшись, отчего мы по ошибке приняли его за турка и обстреляли.

В итоге, "Святой Евстафий", которому и без того самое тяжёлое в битве должно было достаться, весь удар на себе принял. Турки били по нему с трёх сторон: что там творилось, рассказать невозможно, - сущий ад! Но "Евстафий" с несказанными терпением и мужеством выдерживал все неприятельские выстрелы и производил ответный огонь без умолка с такою жестокостью, что турки от того великой вред почувствовали.

Тут и мы в бой вступили, и хотя лишь четыре наших корабля в переднюю линию против турок встать смогли, но дрались отчаянно! Удар за ударом выстрелы пушечные, сливаясь, беспрерывный гром производили; воздух так был наполнен дымом, что лучи солнца померкли. Однако ни свист ядер летающих, ни разные опасности, ни самая смерть ужасающая не могли произвести робости в сердцах моряков наших, истинных сынов Отечества и достойных подданных императрицы Екатерины!

На "Три Иерарха" два турецких корабля накинулись; они подошли к нам на близкое расстояние и не только пушечным, но и оружейным огнём всю палубу простреливали. Вот здесь-то я на волосок от гибели очутился: один турок прицелился в меня, и пущенная им пуля непременно пробила бы мою грудь, если бы Ерофеич, не отходивший от меня ни на шаг, не бросился под выстрел. Я не успел даже понять, что произошло; вижу, он оседает на палубу, а на груди его дымится отверстая рана.

- Ерофеич! Быть того не может! - кричу. - Погоди, сейчас я тебе рану перевяжу; мы с тобой ещё на медведя сходим.

- Нет, Алексей Григорьевич, теперь уж без меня, - шепчет он. - Смотри, не лезь на рожон... - и умер на моих руках.

Тут у меня от горя дыхание перехватило, а в голове одна мысль - туркам отомстить! Встал я во весь рост, шпагу вытащил и командую:

- Якорь рубить, изготовиться к абордажу!

Однако лишь успел это сказать, где-то невдалеке страшный взрыв раздался.

- Что такое? - спрашиваю.

- "Евстафий", с флагманом турецким сцепясь, вместе с ним подорвался! - отвечают.

"Там же Дунайка! - мысль мелькнула. - Неужели и его потерял?".

- Отставить абордаж! - приказываю. - Усилить огонь по туркам, жечь их зажигательными ядрами! Спустить шлюпки на воду, спасать тех, кто на "Евстафии" жив остался!

- Турки отход начали, - глядите, рубят якоря! - отвечают мне. - Испугались, как гибель флагмана своего увидели!