Граф Монте-Кристо

— Вот его дело: Бенедетто приговорен к пяти годам каторги за подлог в шестнадцать лет, — как видите, молодой человек подавал надежды, — потом побег, потом убийство.

— Да кто он… этот несчастный?

— Кто знает! Бродяга, корсиканец.

— Никто его не признал?

— Никто; его родители неизвестны.

— А этот человек, который приезжал из Лукки?

— Такой же мошенник, как и он; его сообщник, быть может.

Баронесса умоляюще сложила руки.

— Вильфор! — сказала она своим самым нежным и вкрадчивым голосом.

— Ради бога, сударыня, — отвечал королевский прокурор с твердостью, даже несколько сухо, — никогда не просите у меня пощады виновному!

Кто я? Закон. Разве у закона есть глаза, чтобы видеть вашу печаль?

Разве у закона есть уши, чтобы слышать ваш нежный голос? Разве у закона есть память, чтобы отозваться на ваши кроткие мысли? Нет, сударыня, закон повелевает. И когда закон повелел, он разит.

Вы мне скажете, что я живое существо, а не кодекс; человек, а не книга. Посмотрите на меня, сударыня, посмотрите вокруг меня; разве люди видели во мне брата? Они меня любили? Щадили меня? Просил ли кто-нибудь пощады Вильфору и даровал ли ему кто-нибудь пощаду? Нет, еще раз нет!

Гонимый, вечно гонимый!

А вы, женщина, сирена, смотрите на меня своим чарующим взором, который напоминает мне то, из-за чего я должен краснеть. Да, краснеть за то, о чем вы знаете, и, быть может, не только за это.

Но с тех пор как сам я пал, ниже, чем другие, быть может, — с тех пор я срываю с людей одежды, чтобы найти гнойник, и нахожу его всегда; скажу больше: я нахожу его с радостью, с восторгом, этот знак человеческой слабости или человеческой злобы!

Ибо каждый человек и каждый преступник, которого я караю, кажется мне живым доказательством, лишним доказательством того, что я не гнусное исключение! Увы! Все люди злы, сударыня; докажем это и поразим злодея.

Вильфор произнес последние слова с исступленной яростью, почти свирепо.

— Но вы говорите, — возразила г-жа Данглар, делая последнюю попытку, — что этот молодой человек — бродяга, сирота, всеми брошенный?

— Тем хуже; вернее, тем лучше. Провидение сделало его таким, чтобы некому было оплакивать его.

— Вы нападаете на слабого, сударь!

— Убийца — слабый?

— Его позор запятнает мой дом.

— А разве мой дом не отмечен смертью?

— Вы безжалостны к другим, — воскликнула баронесса. — Так запомните мои слова: к вам тоже будут безжалостны.

— Пусть так! — сказал Вильфор, угрожающим жестом простирая руки к небу.

— Хотя бы отложите дело этого несчастного, если его арестуют, до следующей сессии; пройдет полгода, и все забудется.

— Нет, — сказал Вильфор, — у меня еще пять дней впереди; следствие закончено; пяти дней для меня больше чем достаточно; и разве вы не понимаете, сударыня, что и мне тоже надо забыться? Когда я работаю, а я работаю день и ночь, бывают минуты, что я ничего не помню, а когда я ничего не помню, я счастлив, как счастливы мертвецы; но все же это лучше, чем страдание.

— Но ведь он скрылся; дайте ему убежать; бездействие — самый легкий способ проявить милосердие.

— Ведь я вам сказал, что уже поздно; телеграф уже на рассвете передал приказ, и теперь…

— Сударь, — сказал входя камердинер, — депеша из министерства внутренних дел.

Вильфор схватил конверт и торопливо его вскрыл.

Госпожа Данглар содрогнулась от ужаса, Вильфор затрепетал от радости.

— Арестован! — воскликнул Вильфор. — Его задержали в Компьене; все кончено.

Госпожа Данглар встала; лицо ее было бледно.

— Прощайте, сударь, — холодно сказала она.

— Прощайте, сударыня, — отвечал королевский прокурор, почти радостно провожая ее до дверей.

Потом он вернулся к письменному столу.

— Так! — сказал он, ударяя рукой по депеше. — У меня есть подлог, три кражи, два поджога, мне не хватало только убийства, вот и оно; сессия будет отличная.

Глава 3 ВИДЕНИЕ

Как говорил королевский прокурор г-же Данглар, Валентина все еще была больна.

Обессиленная, она не вставала с постели; о бегстве Эжени, об аресте Андреа Кавальканти, вернее — Бенедетто, и о предъявленном ему обвинении в убийстве она узнала у себя в комнате, из уст г-жи де Вильфор.

Но Валентина была так слаба, что рассказ этот не произвел на нее того впечатления, которое, вероятно, произвел бы, будь она здорова.

К странным мыслям и мимолетным призракам, рождавшимся в ее больном мозгу или проносившимся перед ее глазами, только прибавилось еще несколько неясных мыслей, несколько смутных образов, да и те вскоре изгладились, вытесненные собственными ощущениями.

Днем Валентину еще связывало с действительностью присутствие Нуартье, который требовал, чтобы его кресло переносили в комнату внучки, и там проводил весь день, не спуская с больной отеческого взора; Вильфор, вернувшись из суда, проводил час или два с отцом и дочерью.

В шесть часов Вильфор удалялся к себе в кабинет; в восемь часов приходил д'Авриньи, приносил сам микстуру, приготовленную для Валентины на ночь, затем уносили Нуартье.

Сиделка, приглашенная доктором, заменяла всех и уходила лишь в десять или одиннадцать часов, когда Валентина засыпала.