Граф Карлштайн

Гнедой лишь скорбно прядал ушами, не понимая, чего от него хотят. Наконец Ханнерль открыла нам ворота, и мы поехали.

Было темно. В окнах домов, мимо которых мы проезжали, горел свет. Шел легкий снежок, и снежинки неуверенно кружились в воздухе, словно раздумывая, падать им на землю или еще немного полетать. Петер сразу погнал коня рысью, не глядя по сторонам. А вот гнедой не слишком хорошо ходил по снегу, и мне трудно было его в этом винить, но, конечно, очень хотелось, чтобы он не вытряхнул меня из седла.

Мне удалось удержаться на нем до самого моста.

Мост был самым опасным местом для нас. Там всегда толкучка — ведь на многие мили вверх и вниз по реке это единственное место, где можно перебраться на другой берег. Да и дорога, что проходит через нашу деревню, — единственная проезжая дорога в этой долине. На ней всегда хватает конных и пеших, едущих или идущих в ту или другую сторону, не говоря уж о здешних жителях и о слугах, работающих в замке. Так что я совсем не удивилась, увидев, как в нашу сторону неторопливо бредут двое или трое путников. Все они были мне не знакомы и выглядели так, словно просто пошли прогуляться: багажа у них с собой не было, да и одеты они были слишком легко, не так, как одеваются для длительного путешествия. У одного из них был в руке фонарь. Давая нам проехать, они отступили в сторонку, и вдруг один из них, охнув, схватил за руку того, кто держал фонарь.

— Это же мой конь! — вскричал он, тыча пальцем в черного жеребца, на котором ехал Петер.

Петер выругался и что было силы пришпорил коня, надеясь, что тот рванет с места, однако незнакомец преградил ему путь, крича: «Рингл! Рингл!», махая руками и пытаясь вырвать у Петера поводья. Наконец Петеру все же удалось пустить жеребца галопом, а хозяин коня, поскользнувшись, не удержал равновесия и тяжело рухнул… прямо под копыта моего гнедого! Я пронзительно вскрикнула, успев услышать, что Петер тоже что-то кричит мне на скаку, потом закричали и встреченные нами мужчины. В общем, бедный гнедой от страха взвился на дыбы и прыгнул куда-то вбок, стараясь не наступить на упавшего. Я чуть не вылетела из седла. Нога у меня выскочила из стремени, одной рукой я судорожно цеплялась за гриву, а другой испуганно натягивала поводья, извиваясь в седле и пытаясь снова попасть ногой в стремя. Но восстановить равновесие я не успела: один из спутников упавшего прыгнул в мою сторону и схватил гнедого за повод. Тот неожиданно резко мотнул головой, дернулся всем телом, и я все-таки упала.

Боли я сперва не почувствовала — слишком была ошеломлена. С трудом поднявшись на ноги, я бросилась бежать, слыша, как эти люди кричат, требуя, чтобы я остановилась, а перепуганный конь возбужденно ржет и пытается вырваться. Потом за спиной у меня послышались еще чьи-то крики, и я поняла, что скоро на мосту соберется вся деревня. «Интересно, через сколько минут туда прибудут и наши полицейские?» — думала я, и меня прямо-таки тошнило от досады и огорчения.

Петеру, впрочем, удалось удрать. И я очень надеялась, что он успел увидеть, что произошло со мной, и ждать меня не будет. Мы и так потеряли слишком много времени. Конечно же, вскоре объявят тревогу, а следы лошадей приведут к «Веселому охотнику», маму станут допрашивать и…

Я нырнула в глубокий снег на обочине под деревьями, где уже совсем сгустилась тьма. Мне хотелось плакать. Мы только начали осуществлять свой план, и вот он уже обречен на провал… На мосту собралось уже довольно много людей, и все показывали в том направлении, куда ускакал Петер. Кто-то старался удержать бившего копытами гнедого, кто-то помогал упавшему встать и громко звал на помощь, а потом от моста по дороге потянулась цепочка людей: погоня. Впереди я заметила сержанта. И все преследователи были вооружены мушкетами!

Я лежала в сугробе совершенно неподвижно. Холод просачивался сквозь одежду, проникая мне в самое сердце. В карманах у меня было полно чеснока, совершенно теперь бесполезного. Теперь вся надежда была на Петера — ведь у него имелась магическая серебряная пуля. Вот только успеет ли он вовремя?

Рассказ Люси (продолжение)

Чувство победы не всегда бывает радостным. Иногда это весьма мрачное чувство. Особенно если победу одержал не ты, а кто-то другой. И особенно если победу над тобой одержал твой дядя, у которого отвратительная привычка грызть ногти, извиваться, точно змея, гипнотизировать тебя своим холодным взглядом и улыбаться улыбкой разъяренного тигра. Дядя Генрих поздоровался с нами — с Шарлоттой, со мной, с Максом и с Элизой — и провел к себе в кабинет. На лице его было написано такое самодовольство и такая алчность, что я совсем пала духом. Мне хотелось бежать куда глаза глядят.

Мы с Шарлоттой договорились не произносить ни слова. Говорил в основном Макс. Дядя Генрих, потирая руки, ни на секунду не сводил с нас своего леденящего взгляда. Я попыталась было поиграть с ним в гляделки, но не выдержала и первой потупилась.