Во всех книгах проза В. Замыслова тяготеет к характерам сильным, героическим, способным на самопожертвование, — подлинным национальным героям. Писатель страстно верит в силу русского народа, его крепкий духовный стержень, способность к национальному возрождению и социальному освобождению. Поэтому его героям чужды раздвоенность сознания, нездоровая рефлексия чувств, неопределенность поступков и действий. Это натуры монолитные, цельные, прекрасно осознающие трагичность своего выбора. Их внутренняя духовная прочность не отменяет, однако, широкого психологического диапазона дум и переживаний, глубины интеллекта, полета фантазии, мечты о счастье — это живые люди с многоцветным спектром социально-нравственного и психологического мироощущения. Право, в современной литературе налицо острейший дефицит на героев, с которых можно и должно брать положительный пример. У героев Замыслова есть чему поучиться! Выходцы из самых низов народа — они подлинно народны.
Проза В. Замыслова оригинальна и вместе с тем традиционна. Так, в ней не составляет особого труда заметить романтические стилевые традиции Н. Лескова, особо ценившего героев цельных, самоотверженных, ярких, — в языке, ориентированном на живую народную речь, в колоритном изображении бытовых и вещных деталей, в сказовом характере повествования. Как и герой «Очарованного странника» Флягин, Болотников проживает необыкновенную жизнь: много скитается по белу свету и, следовательно, много видит горюшка народного, всякий раз, находясь на волоске от смерти, удивительным образом спасается, причем автор почти ничего не додумывает в трагической судьбе героя — жизнь Ивана Болотникова и в самом деле полна всяческих приключений, из которых он счастливо, будто из святой купели, выходил чистым и обновленным, готовым к новым испытаниям тела и духа. Его неуемную силу духа питает родная земля, неистребимая жажда жизни, а главное — широта души и отзывчивость к чужому горю. Болотников, в известном смысле, — тоже «очарованный странник», как и лесковский герой, он очарован красотой мира и сам является органической частицей этой красоты и гармонии. Сказовый прием письма, сочетающий в себе стилевую узорность русской народной речи, меткое острое словцо, пословицы, поговорки и т. п, позволяют автору поведать судьбу своих героев живо и образно.
Читатель, наверное, удивится, но трилогия о Болотникове хроникально все же не окончена, не доведена до своей последней точки, т. е. до гибели героя. Почему так случилось, ведь писатель тщательно изучил все перипетии и подробности последних дней и часов Болотникова?
Занимаясь изучением творчества В. Шукшина, наталкиваешься на факты, мимо которых просто нельзя пройти равнодушно. Шукшин, как известно, обладал поразительной способностью к перевоплощению. Критик В. Коробов приводит характерный пример: «Шукшин писал последние страницы «Я пришел дать вам волю». Попросил жену: «Ты сегодня не ложись, пока я не закончу казнь Стеньки… я чего-то боюсь, как бы со мной ничего не случилось». Лидия Николаевна, уставшая от домашних дел, часам к двум ночи сама не заметила, как заснула. Пробудилась же в половине пятого от громких рыданий, с Василием Макаровичем была нервная истерика, сквозь стенания едва можно было разобрать слова: «Такого мужика погубили, сволочи!»… «Он сгорал в огне страстей и душевных невзгод, не вместе со своими героями, а ими самими».
Читатель, по-видимому, уже догадался, почему мы привели случай из жизни В. Шукшина, и провели соответствующие параллели. В. Замыслов сообщил нам: «Я так и не смог написать мучительную для меня сцену — сцену жестокой казни Болотникова. Уж чересчур сроднился за 20 лет работы я с этим образом, уж чересчур он мне дорог. Он как бы стал моей плотью и кровью. Его радости стали моими радостями, его горе — моим горем, его боль — моей болью. Не поверите, порой даже советуюсь с ним, когда размышляю о нашем смутном времени, с человеком, вышедшим из толщи народа, знающим его чаяния и думы. Может, звучит неправдоподобно, но ведь душа-то русского человека не изменилась, она не подвластна никаким веяниям… Искренне верю Шукшину, когда он рыдал, описывая сцену казни Разина. Верю! Ведь он казнил самого себя, свою душу, ожесточенную в борьбе со злом и широко распахнутую для добра. Надо же, какая связь времен! И сколько тут раздумий для истинно русского человека!.. Страшно мучительна была для меня концовка романа. Исторический факт диктовал — расскажи читателю о последнем дне жизни Болотникова, поведай о его нечеловеческих страданиях в минуты казни. И Шишков, и Чапыгин нарисовали такие жуткие сцены. А я… я не смог. Хотя уже были наброски последней главы, но как только дело доходило до казни, у меня начинало болеть сердце, и я надолго уходил от рукописи. Два месяца боролся сам с собой, два месяца не знал, как найти сил, чтобы казнить моего Ивана, но так и не смог этого выполнить».