Грабитель

— Вы видели, что он убивал раввина? — спросил Карелла. — Вы видели, как это было?

— Нет. — Она замолчала. — Но я сердцем знаю, что это он…

— Как вас зовут, мэм? — спросил Мейер.

— Ханна Кауфман, — ответила она. — Я знаю, что это он. Он говорил, что сделает это, и вот он сделал это.

— Что, он сказал, сделает? — терпеливо переспросил старую женщину Мейер.

— Он сказал, что будет убивать всех евреев.

— Вы слышали, что он это говорил?

— Все слышали его.

— Его фамилия Финч? — спросил Мейер. — Вы уверены?

— Финч, — подтвердила женщина. — В том квартале. Над кондитерской.

— Что думаешь? — спросил он Кареллу.

Карелла кивнул:

— Проверим его.

Глава 4

Если Америка — плавильный котел, то 87-й участок — самый его тигель. Начнем с реки Херб — северной границы территории участка. Первое, что мы увидим, — аристократический район Смоук-Райз, где обитатели белоснежных особняков живут в безупречной протестантской респектабельности, отгородившись от прочих ухоженными газонами и частными дорогами и наслаждаясь красивейшим видом на город. Выйдем из Смоук-Райза и перейдем на когда-то роскошную улицу Силвермайн-роуд, где белые престижные жилые дома уже давно начали поддаваться гнету времени и напору наползающих трущоб. Здесь все еще живут крупные служащие с доходами до сорока тысяч долларов в год, но и тут уже все ветшает, а на стенах домов начинают малевать лозунги и непристойности, которые тщетно стирают прилежные дворники.

Ничто так не вечно, как заборные надписи.

Силвермайн-парк расположен южнее этой улицы. Никто не отваживается входить в него ночью. Днем же парк заполнен боннами, покачивающими сверкающие голубые детские колясочки и праздно болтающими о том, когда же они последний раз были в Швеции. После захода солнца даже влюбленные не войдут в парк. Дальше к югу — Стэм. Этот взрывается огнями, не успеет зайти солнце. Кричаще-яркий, сияющий лампами дневного света; китайские ресторанчики чередуются тут с еврейскими кулинарными магазинами, подозрительные пиццерии — с греческими кабачками, зазывающими на танец живота. Облезлая, как рукав бедняка, Эйнсли-авеню пересекает центр округа, стараясь сохранить давно исчезнувшее достоинство своих величественных, но грязных жилых домов, меблированных комнат, гаражей и старорежимных салунов, где полы все еще посыпают сырыми опилками.

Калвер-авеню со стремительностью нечистой силы становится все более и более ирландской. Лица, бары, даже здания кажутся нездешними, как будто их украли и перенесли сюда из центра Дублина, но уж тюлевых занавесок в окнах здесь не увидишь. Бедность неприкрыто смотрит на улицу, задавая тон всей остальной части округа. Бедность сутулит спину ирландца с Калвер-авеню, оставляет следы своих когтей на белых, смуглых, коричневых и черных лицах пуэрториканцев на Мейсон-авеню, вползает в постели шлюх на Виа-де-Путас и проталкивается в самый настоящий плавильный котел — городские закоулки, где бок о бок живут представители разных национальностей — нераздельно, как любовники, и ненавидя друг друга, как враги. Именно здесь жестокая нужда заставляет пуэрториканцев и евреев, итальянцев и негров, ирландцев и кубинцев сбиваться в гетто, пестрый состав которого уже не поддается описанию, превращаясь в бессмысленную путаницу разрозненных генов.

Синагога рабби Соломона была на той же улице, что и католическая церковь. Здание баптистской миссии с окнами на улицу находилось на проспекте, ведущем к соседнему кварталу. Кондитерская лавка, над которой жил человек по имени Финч, принадлежала пуэрториканцу, сын которого был полицейским, — его фамилия была Эрнандес.

Карелла и Мейер остановились в вестибюле дома, разглядывая фамилии на почтовых ящиках. Всего было восемь ящиков. Но только на двух были таблички с фамилиями. На трех были сломаны замки. Человек по имени Финч жил в квартире 33 на третьем этаже.

Замок на внутренней двери вестибюля был сломан. Из-под лестницы, где были составлены мусорные ведра для утренней вывозки, шла вонь, от которой перехватило дыхание, заставив обоих замолчать, пока они не поднялись на следующую площадку. Поднимаясь дальше, на третий этаж, Карелла сказал:

— Что-то уж очень просто, Мейер. Не успели начать, а уж кончаем.

На площадке третьего этажа оба вытащили пистолеты. Подошли к двери квартиры 33 и встали по обе стороны ее.

— Мистер Финч? — позвал Мейер.

— Кто там? — донесся голос.

— Полиция. Открывайте.

В квартире и на площадке было тихо.

— Финч? — снова позвал Мейер.

Ответа не было. Карелла уперся спиной в противоположную стенку. Мейер кивнул. Карелла поднял правую ногу, согнув ее в колене, и распрямил ее, как спущенный курок, ударив подошвой в дверь как раз ниже замка. Дверь распахнулась, и Мейер вошел в квартиру с пистолетом в руке.