В Овьедо (в местном произношении: Овьеддо), давно забывшем, кажется, о жестокости своего вестготского основателя, сохранились архитектурные памятники той поры, прежде всего — церкви Сан Хулиан до лос Прадос (или, в местном произношении — «Сантульяно»), Сан Мигель де Лильо (по нашему, храм святого Михаила Архангела — бывшая часовня царского дворца) и Санта Мария де Наранко (перестроенный царский дворец, о чем свидетельствуют лестницы и внутреннее помещение, похожее скорее на палаты древнего германского царя, чем на неф христианского святилища). Наглядно свидетельствующие о свершившемся, наконец, слиянии властного германского мышления с великой христианской идеей Реконкисты, о готском прошлом испанского народа. Альфонс I, вне всякого сомнения, ощущал себя всецело готом и постоянно это подчеркивал.
Но и в округе — в долинах, тянущихся к Пикос де Эуропа, да и ниже, у моря, сохранилась россыпь церковок, арочек, крипточек, часовенок — зримые свидетельства начавшегося великого движения. Поначалу это было лишь самоутверждение, непрерывные попытки вырваться из арабских тисков, затем — изумленное, постепенное пробуждение от тяжелого сна, от ночного кошмара. Восстания, начавшие вспыхивать на юге против власти могущественных завоевателей, перешедших от прежней политики религиозной терпимости к насильственной исламизации своих христианских подданных, позволили северянам продвинуться до реки Дуэро. Постепенная утрата арабами бдительности, самовлюбленность изнежившихся мавров, их утонченное искусство и сладкая жизнь позволили суровым христианским воинам Астурии и Леона все чаще переходить от обороны к наступлению.
С вполне понятным нетерпением испанские историки ищут в этих темных столетиях — VIII, IX и X — истоки не только свойств испанского национального характера, которым Испания была обязана своим величием, но и характерных черт христианских испанских государей эпохи Реконкисты. При этом они — за небольшим исключением — не желают ничего слышать о, вне всякого сомнения, лежащих в их основе вестготских истоках и традициях. Как, впрочем, и об удивительной стойкости и способности к сопротивлению баскского племени. Породившего Наварру и «гуманиста с мечом в руке» — Генриха IV, Великого Беарнца, основателя династии Бурбонов — одной из знаменитейших в Европе Средневековья и Нового Времени. Тем не менее, именно, здесь, на Севере, на орошаемом дождями кантабрском побережье, с его промышленными городами и шахтами, можно, при желании, убедиться в том, что мощь свевско-готско-баскского наследия не была исчерпана в ходе Реконкисты (в отличие от мощи наследия кастильского). Его непокорные, своенравные потомки — Каталония, Астурия, Леон и Страна басков (Эускади) — всем новомодным «автономистским» поползновениям вопреки — залог будущего Испании, вечно прекрасной и единой в своем многообразии.
Последние готы?
Немецкий историк из Марбурга Дитрих Клауде (учившийся, кстати говоря, некоторое время в университете бывшей вестготской резиденции Тулузы) указывал в своей «Истории вестготов» на курьезный случай спора между дипломатами на Базельском соборе римско-католической церкви 1434 г. Тогда Николаус Рагнвальди (Нильс Рагнвальдсон) — посланник короля Дании, Норвегии и Швеции Эрика VII Померанского — потребовал для себя особо почетного места в зале собраний. Приведя в обоснование законности своего требования довольно любопытный довод. Он заявил, что шведы суть потомки готов, готам же подобает эта честь, с учетом их достославной истории. Заносчивому шведу, впрочем, не замедлил возразить испанец Альфонс де Картахена — министр и полномочный посол Его Величества короля Кастилии. Заявивший, что у испанцев несравненно больше прав считаться наследниками славных готов, чем у шведов. Ибо вестготы, отправившиеся на Иберийский полуостров совершать великие деяния, чьими потомками являются испанцы, без сомнения, были лучшими и храбрейшими представителями своего племени. А самые негодные, ленивые, бездеятельные готы остались на родине, в Швеции — жалкие остатки готского народа, не имеющие прав ни на какие привилегии. И вести от них свой род не очень-то почетно.