Готхольд Эфраим Лессинг. Его жизнь и литературная деятельность

Сравнительно лучшими учителями в Афранеуме были ректор Грабнер, преподававший латынь и философию, и математик Климм, участвовавший в издании сочинений Кеплера и получивший приглашение в Санкт-Петербургскую академию наук, которое он, однако, отклонил. Влияние Климма на Лессинга было весьма полезным противодействием окружающему узкому классицизму. Климм утверждал, что «ученый, не знающий философии и математики, знает не больше невежды». Еще смелее для того времени было его утверждение, что «все языки, не исключая древних, должны считаться только средствами для достижения знаний, а не целью». Под влиянием Климма Лессинг стал серьезно заниматься математикой, которою раньше пренебрегал, и даже перевел несколько книг Евклида. Вместе с тем он изучает классических писателей – не с грамматической точки зрения, а потому, что восхищался их поэтическими красотами. Гомер, Анакреон, Плавт, Теренций и отчасти Феофраст стали его любимыми авторами. Под влиянием Анакреона Лессинг пишет свои первые лирические опыты, Плавт и Теренций были его первыми учителями в области драматургии. Он так увлекся новыми занятиями, что забыл даже написать заданную латинскую речь, за что подвергся порицанию школьного начальства. Школьная латынь, несносные занятия латинским стихосложением стали претить ему уже в 1745 году. Лессинг осаждает отца просьбами поскорее взять его из школы. К этому времени относятся первые поэтические попытки Лессинга. Кроме Анакреона, он подражает в лирике Глейму и Ланге. Затворническая жизнь в Афранеуме познакомила Лессинга лишь с одним типом – школьного педанта. На себе самом Лессинг испытал, как легко усвоить карикатурные приемы мнимой учености. Его собственное поздравительное письмо, о котором было упомянуто, еще насквозь пропитано педантизмом. Как только Лессинг стал относиться более сознательно к предлагаемой ему умственной пище, смешная сторона школьной учености стала для него очевидна, и у него появилась мысль написать комедию. Сам Лессинг пишет о своей комедии, озаглавленной «Молодой ученый», следующее: «Это был единственный сорт дураков, который мне еще в то время должен был стать весьма знакомым. Я вырос посреди этой мерзости; удивительно ли, что мое первое сатирическое оружие обратилось в эту сторону?» Первые наброски комедии, в виде отдельных сцен, были сделаны Лессингом еще весною 1745 года, когда, по случаю праздников, он гостил в родительском доме. В окончательной форме комедия появилась лишь два года спустя, когда он был уже лейпцигским студентом. Эта комедия имеет южное биографическое значение: она является выражением внутреннего переворота, освободившего Лессинга от плесени, которая пристала к нему в Афранеуме. «Комедия научила меня познать самого себя», – говорит Лессинг. Вместе с тем у него понемногу стало развиваться художественное чутье. Так, еще в школе, увлекшись астрономическими сведениями, сообщенными ему математиком Климмом, Лессинг пытался изобразить в поэтической форме теории Уистона и Гюйгенса. Взяв себе образцом швейцарского Галлера, он стал писать поэму александрийским стихом, но стоило ему прочесть беседы Фонтенеля о многочисленности миров – и собственные поэтические упражнения показались ему настолько бедными по сравнению с прозою Фонтенеля, что Лессингу стало стыдно перед самим собою. К этой эпохе жизни Лессинга относится любопытная «цензура», написанная о нем ректором школы, Грабнером. По словам ректора, нет «ни единой области знания, на которую не набрасывался бы его пытливый дух, но ему надо часто напоминать, чтобы он не раздроблял своих сил».

Между тем мирная школьная жизнь внезапно была нарушена. Фридрих II начал против Марии Терезии вторую войну, внезапно напал на союзных Австрии саксонцев в Лужице (Лаузиц) и 9 декабря 1745 года подступил к Мейссену. Воспитанники Афранеума, услышав выстрелы, попрятались в столовой; впрочем, школа осталась невредимою и пруссаки ограничились тем, чтец ограбили квартиры учителей, в том числе и злополучного педанта, конректора Гёре. Весною следующего года Лессинг написал стихотворение, посвященное подполковнику Ф. Карловичу, в котором описывал эти события в высокопарном тоне псевдоклассических поэм:

«Кто счастливец, избежавший в то время несчастия, сковавшего сердце каждого саксонца тяжкими узами? Только нас, находившихся на священном холме Афры, охранял даже враг под крыльями своего орла. Город, лежащий под нами в узкой долине, был взят, побежденный частью голодом, частью неприятелем. То, чего не дали, было дерзко взято; что не было употреблено, то испортили, сожгли, исковеркали. Мы смотрели на эти бедствия с невозмутимым спокойствием, с состраданием, но без боязни испытать подобное. Свирепый рев кровожадных солдат оставил только нас в покое».