Готхольд Эфраим Лессинг. Его жизнь и литературная деятельность

В самом начале этих «Писем» находится весьма любопытная заметка о знаменитом отклике Руссо, присланном им в ответ на заданную Дижонской академией тему о влиянии наук и искусств на нравы. Известно, что Руссо ответил на этот вопрос отрицательно, разразившись горячей филиппикой против современного общества. Лессинг, который еще мальчиком имел совершенно иные, нежели Руссо, понятия о золотом веке, в зрелом возрасте не мог не увидеть, что в страстной проповеди Руссо есть некоторая истина, получившая ложное применение. «Невольно, – пишет Лессинг, – проникаешься тайным уважением к человеку, который отстаивает добродетель против всевозможных предрассудков – даже и в том случае, если он в своей проповеди заходит слишком далеко. Мы могли бы сделать ему многие возражения. Мы могли бы сказать, что возрождение наук и упадок нравов или падение государств – это две вещи, которые могут сопутствовать одна другой, не относясь между собою, как причина к действию. Все в мире имеет свой известный предел. Государство возрастает, пока не достигнет такого предела; пока оно возрастает, в нем возрастают науки и искусства. Поэтому, когда оно падает, то не потому, что науки и искусства погубили его, – но потому, что ничто в мире не способно возрастать вечно… Правда, что умные Афины погибли, – но разве добродетельная Спарта пережила их?.. Если же искусства и науки вредны нравам, то не сами по себе, а вследствие злоупотребления ими.

Разве живопись виновата в том, что тот или иной художник злоупотребляет ею, изображая непристойные предметы? Разве следует пренебрегать поэзией потому, что некоторые поэты оскверняют ее пошлостями? И та, и другая могут служить добродетели. Искусства таковы, какими мы хотим их сделать…»

Несмотря на свое несогласие с взглядами Руссо, Лессинг утверждает, что Франция была бы счастлива, если бы имела побольше таких проповедников. Эта проповедь Руссо не уничтожит наук и искусств, но является спасительным противоядием против действительно пошлых произведений.

Довольно много места посвящено в критических письмах Лессинга автору «Мессиады», Клопштоку. К этому произведению критик приступает с насмешливою почтительностью, не желая сразу удивить читателя своим скептицизмом. Но уже в первых похвалах Клопштоку звучит явная ирония.

Особенно достается от Лессинга не столько самому Клопштоку, сколько его нелепым поклонникам, видевшим необычайные красоты чуть ли не в каждой поставленной автором «Мессиады» запятой. Так, один из самых рьяных «клопштокианцев», профессор Мейер, видел нечто необычайно возвышенное уже в первых словах поэмы, начинающейся так: «Пой, бессмертная душа, искупление грешного человека, которое совершил Мессия на земле, в своем человеческом образе».

Мейер видел особенную гениальность в том, что Клопшток не взывал, по примеру древних, к языческой музе, а «совершенно новым способом» повелел своей бессмертной душе петь. Лессинг просто и остроумно уничтожает эту глубокомысленную критику. Клопшток не мог взывать к языческой музе просто потому, что такое воззвание было бы страшною глупостью в «христианской поэме». Никакой особой гениальности тут нет. Вся новизна состоит, стало быть, в том, что языческие поэты начинали обыкновенно с изъявительного наклонения, то есть говорили «пою», а Клопшток начинает с повелительного – «пой». Если же его воззвание изложить в общепринятой форме, то выйдет следующее: «Я, бессмертная душа, пою искупление грешного человека».

Трудно было придумать более ловкий способ выставить напоказ чванливость и самомнение Клопштока, окруженного толпою литературных прихвостней! Но Лессинг знал, что имеет дело с учеными педантами, которых нельзя сразить ни соображениями простого здравого смысла, ни тонкой иронией; поэтому он пустил в ход свою эрудицию и рядом примеров из древних авторов доказал, что Клопштоку следовало поучиться скромности хотя бы у Гомера. Любопытно впечатление, произведенное критикою 22-летнего Лессинга на современников. Зульцер, судя по статьям Лессинга о «Мессиаде», ставил его весьма высоко, хотя и замечал, что он «слишком молод». Богослов Спальдинг называл его критику «Мессиады» «вежливою и точною». Сам Клопшток, как и Готтшед, не удостаивал Лессинга ответом; оба они предоставляли бороться с восходящим критическим светилом своим поклонникам… Но при всем кажущемся пренебрежении они боялись Лессинга…

Как и всякий талантливый, а тем более выдающийся, критик, Лессинг скоро нажил себе массу врагов. Современные ему «авторитеты» действовали из-за спины своих поклонников; люди, менее дорожившие своею репутацией или более бесцеремонные в выборе средств, прибегали к обыкновенному оружию жалкой бездарности и нравственной низости – клевете.