Готика

Шелли вышел на улицу. Разобранные части лодок валялись на берегу. Идя на звук, он побежал прямо к сараю, стоявшему на полпути к воде. Он уже мог видеть раскачиваемую ветром, болтающуюся на петлях дверь, вот и причина странного звука. Он вставил на место деревянный засов, закрывая дверь, и в этот момент увидел нечто движущееся. И вновь открыв дверь, вошел внутрь. Войдя, он увидел, что рыбацкий фонарь уже был зажжен, словно специально к его приходу.

Он поднял его на уровень своего лица, пытаясь осмотреть мрачное помещение.

Страх темноты гнал его назад, но любопытство взяло свое, и он тщательно обследовал сарай. Старая постройка представляла собой наспех сколоченную из рей конструкцию, которая и в лучшие-то дни была непрочна, а сейчас находилась в опасном состоянии. Озеро подточило его фундамент, и пол теперь покоился прямо на земле. Не удивительно, что он был покрыт пышной зеленой растительностью. Мох был виден даже на стенах. На одной из стен Шелли обнаружил овальный портрет прекрасной женщины, но лицо было затянуто грязью и грибком.

Шелли услышал шум. Он прозвучал как ворчание. Даже хрюканье. Шуршание. Шуршание оказалось звуком, издаваемым парусиной на ветру. Ничего.

Неожиданно он заметил блеск металла, подумал, что это игра света, однако, приглядевшись, увидел в углу металлическую повозку. Он подошел ближе и улыбнулся: внутри повозки сидел еще один андроид, похожий на куклу, играющую на клавесине, но одетую в подвенечное платье. По ее юбке бежал паук. Краска на ее щеках облупилась.

Шелли отошел от повозки. Он повернулся кругом. Что-то еще повернулось кругом. Фонарь вдруг вспыхнул и упал на землю.

В панике Шелли выбежал из сарая. Он пробежал несколько метров и попал в яму. Наступил на камни, острые, как старая кость. Он почувствовал сотни насекомых на своей коже. Сознание вот-вот готово было покинуть его. В ужасе он был почти парализован мыслью, что эта узкая невыносимая тюрьма станет его могилой.

Только последний, вызванный ужасом, спазм тела дал ему неожиданный прилив энергии. Он схватился за края ямы и нечеловеческим усилием выбросил себя на поверхность земли. Удар грома поразил его своей мощью. Что-то вышло из темноты, преследуя его.

Он побежал к ограде, пробираясь сквозь кустарник, перепрыгивал через клумбы с цветами, чувствуя, что длинная когтистая лапа находилась всего в нескольких дюймах от его спины… Как снаряд он летел в главный вход виллы Диодати. Существо уже было на нем, он знал об этом. Он молился Господу. Дверь открылась под его весом, и он упал на колени подле ног лорда Байрона.

Шелли прижался к нему, как испуганное дитя, боясь обернуться назад. В тот момент он чувствовал, что на его плече будет рука Демона, она вопьется в его плоть и вырвет его сердце. Он начал всхлипывать, потеряв контроль над собой, держась за Байрона.

— В чем дело? Кто-нибудь там есть, — спросил Байрон спокойно. — Ты видел кого-нибудь? Расскажи мне, что ты видел? Скажи мне!

— Оно здесь! Неужели ты не чувствуешь запах?

Шелли зажал ноздри руками.

— Запах могилы.

Байрон взял Шелли за плечи. Повернув его, чтобы тот посмотрел в ночь. Шелли вертел головой, сопротивляясь. Руки хозяина Диодати заставили его посмотреть на то, что преследовало его.

Ничего.

— Запах озера, — Поправил его Байрон.

— Нет…

— Да!

Шелли выглянул за дверь, встал под дождь, затем вернулся в зал. Его широко раскрытые глаза посмотрели на змееволосую голову медузы, свисающую из сжатой руки мраморного Персея. Он нервно проглотил слюну.

Байрон закрыл двери.

— Тебе необходим сон.

— Сон? Я могу спать только от опия! — кожа Шелли покрылась холодным потом. Грудь напряженно вздымалась и опускалась. Тошнота подкатилась к горлу.

— Тебе плохо?

— Плохо? Плохо!

Шелли засмеялся. Байрон слышал о его известной ипохондрии… Он проклинал глупость Шелли, презирал его за постоянные жалобы на воображаемые страхи и обостренность чувств, на расшатанные нервы. Но сейчас, когда он смотрел на него видел, что это правда.

— Есть заболевание, — сказал Шелли, прислоняясь к стене. — Очень редкое, от него нет лекарства… — Он медлил. — Я никому не говорил об этом.

Байрон взял его руку, и Шелли подошел к нему ближе.

— Название болезни «нарколепсия». Те, кто страдают ею с детства, привыкли жить с постоянным страхом, что они могут в любой момент впасть в сон… уснуть так, что замедлятся все жизненные функции, обмен веществ. Сон, неотличимый от смерти.

— Завидую, — сказал Байрон саркастически. Он не верил ему.

Для него это была «запонка», извлеченная из «шкатулки» медицинского словаря и пристегнутая на рукаве, как дополнение к поэтическому темпераменту.

Шелли вспыхнул, толкнул Байрона обратно в кресло.

— Неужели завидуешь? Когда ты думаешь о том, что проснешься однажды в гробу, когда ты абсолютно уверен, что однажды обнаружишь себя заживо погребенным. — Вдруг он сел на пол и заплакал как ребенок.

— Буря, разыгравшаяся за окном — это само спокойствие по сравнению с тем, что творится у тебя в голове, Шилл. — Байрон положил голову Шелли к себе на колени.

— Что в моей голове? Я не знаю. Ужас, а в следующее мгновение — любовь.