Государева избранница

– Я бы не тревожила тебя, матушка, – смиренно потупила взор гостья, – но у меня важная, хотя и недобрая весть. Твоя невестка сильно занедужила, мучается животом и к чадородству, по мнению лекарей, совершенно не способна. Вестимо, родичи Марии Хлоповой скрывали важные сведения о ее здоровье.

– Что я говорила?! – вскочила со своего места монахиня и громко хлопнула ладонями по столу. – Ведьма она! Приворожила, заморочила, обманула! В Разбойный приказ всех без промедления! На дыбу крамольников!

– Матушка, матушка… – покачала головой Евникия. – Нехорошо сие, избранницу государеву да на дыбу. Все же звание высокое. Опять же, коли слухи о сем пройдут, Михаил Федорович прослышит и примчится обязательно… Сыск начнется, лекарей всяких чужих стряпчие звать начнут. А какие там лекаря? Палачи да знахарки… Болезни нутряной могут в Марии Ивановне и не заметить…

– Ты опять эту ведьму защищаешь?! – зло оскалилась инокиня Марфа.

– Второпях подобное решать, матушка, недолго и ошибиться, – понизила голос гостья. – Ныне мы все знаем в точности. Больная Мария Хлопова и бесплодная. А сыск начнется, каждый по-своему мыслить и говорить станет. Сколько людей, столько мнений. Государь, опять же, обязательно вмешается. Ибо до Разбойного приказа ему всего полчаса ходу.

Царская матушка поджала губы, надолго задумалась. Затем медленно кивнула:

– Ты права, моя верная подруга, искать нам в сем деле нечего. Мнение лекарей ведомо, виновные понятны. Шум лишний вовсе ни к чему. С глаз долой, с сердца вон! Убрать крамольников подальше, и все. Князя Бориса Репнина ко мне!

Инокиня Евникия, растянув губы в улыбке, поклонилась и вышла из кельи. Сходила к себе, накинула на плечи шубу, спустилась вниз – и уже на улице столкнулась с сыновьями.

– Матушка, мы к тебе! – встали на ее пути дородные князья, облаченные в собольи шубы и парчовые ферязи, с увесистыми посохами в руках. – Лекари сказывают, недуг царской невесты совсем слабый и на чадородие не влияет. Мария Ивановна скоро исцелится.

– Экие вы… – монахиня кашлянула, сглатывая слово, каковое хотела произнести на самом деле. – Борода длинна, а ум короток. Слушайте меня оба и запоминайте! Лекари вам сказали, что хворь у избранницы давняя и неизлечимая, понятно?! И детей она иметь не в силах. Понятно?!

– Но как же…

– Не ваша забота! – твердо перебила их матушка Евникия. – Лекари сказали вам, что Мария неизлечима и бесплодна! Запомнили? Теперь ступайте в Разбойный приказ. Поведайте стряпчим о сей беде и передайте, что дьяка тамошнего, боярина Репнина, инокиня Марфа пред очи свои немедля кличет!

* * *

Дьяк Разбойного приказа ждать себя долго не заставил, поднявшись по ступеням узкой каменной лестницы Вознесенского монастыря уже через полчаса. На плечах – широкая шуба с отложным бобровым воротником, на голове – высокая бобровая же шапка, в руках – толстый кленовый посох со множеством золотых гвоздиков и навершием из крупного яхонта. Князь Борис Александрович ступал нарочито величаво, медленно, громко дышал и постоянно морщился. Борода его, тщательно расчесанная, пушилась на груди, и по левой ее стороне поблескивали шелковыми ленточками три косицы, украшенные редкими, но крупными жемчужинками.

Особые старания князя Репнина по приданию себе пущей солидности становились понятны, если вспомнить, что средь прочих дьяков он уже довольно долго оставался самым молодым. Со своим местом ему страшно повезло – он вовремя примчался в Тушине поклониться вернувшемуся после излечения государю и подвернулся под руку в тот миг, когда оказалось, что среди переехавших к царю дьяков не оказалось начальника Разбойного приказа. На войне сие место никому из знатных людей доходным не показалось, зато благородное происхождение Бориса Александровича званию дьяка соответствовало – и государь Дмитрий Иванович лихо поставил безусого мальчишку разбираться со всякими воровскими делами.