Читаем Гостомысл полностью

— Глупости, он не может указывать мне, что я должен делать, — сказал Харальд.

— У них такой обычай, — сказал Олав.

— Ах, вот что! — сказал конунг, протянул грязную руку к караваю, отщипнул кусок, окунул в соль, затем поднес ко рту, и остановился.

— А вдруг это, все-таки, отрава? — вспомнил он.

Олав покачал головой.

— Это не отрава.

— А если это и в самом деле отрава — то мы в городе убьем всех жителей, — сказал Харальд.

— Но я-то умру, — сказал Готлиб и подозрительно покосился на него. — Харальд, может, ты сам хочешь стать конунгом?

— Для этого я слишком прост и добр, — сказал Харальд. — Ешь конунг, а иначе они обидятся.

— Да плевать на их обиду, — сказал Готлиб.

— А ты не сомневайся в моей преданности, — сказал Харальд. — Как видишь, я выпил их вино и до сих пор жив.

— Ладно, — сказал Готлиб, засопел и отправил кусок хлеба в рот.

Вторая девица тут же поднесла ему чашу с вином, и Готлиб выпил из нее изрядный глоток.

После этого он повеселел.

— Девушек надо поцеловать, — сказал, улыбаясь, Доброжир.

— Чего он сказал? — спросил Готлиб.

Губы Олава растянулись до ушей, и он проговорил:

— Этот варвар говорит, что тебе теперь надо поцеловать девушек.

Готлиб расцвел в улыбке и жадно приложился к алым губам сначала одной девушки, потом другой.

Закончив обряд, он вытер губы и весело проговорил Харальду:

— А что — мне, пожалуй, нравятся местные обычаи!

— И девицы, — хохоча, проговорил Харальд. — Этих девиц надо приметить.

Готлиб кивнул головой.

— Если они и так будут послушны дальше, то мы здесь можем неплохо править, — сказал он.

Доброжир, видя, что контакт налаживается, уже сам полез к конунгу обниматься и целоваться.

— Идемте, гости, в княжеский дворец, там уже все приготовлено для пира, — сказал он с радушной улыбкой.

Харальд, не понимая, чего он хочет, стукнул его кулаком по лбу, и заслонил широкой грудью конунга.

Удар был сильный, и Доброжир от боли присел.

— Гости целуют хозяев, а не бьют их, — обиженно сказал он.

— Молчи, дурак! — сказал Олав.

Готлиб с досадой повел плечом.

— Чего ему еще надо?

Олав сказал:

— Этот дикарь зовет в город, в княжеский дворец, там все подготовлено для пира.

— Ну, так что еще ждать? Пошли! — сказал Готлиб, — пусть показывает дорогу.

Доброжир, получив разрешение, попытался идти рядом, показывая путь, но Харальд толкнул его в спину:

— Иди, варвар, впереди.

<p>Глава 29</p>

В город даны вошли почти всей дружиной. Только у кораблей оставили сторожей из слуг.

До ворот шли, насмехаясь над простодушием и наивностью аборигенов, но когда вошли в город, смех сам собой погас и сменился на возгласы восторга.

Первое удивление вызвали улицы, замощенные толстыми дубовыми досками.

Еще большее удивление вызвали сами дома. Они были совсем не похожи на те дома что видели норманны раньше.

На их родине дома, больше смахивали на землянки, а тут были огромные высокие дома из толстых бревен, в два, а то и три этажа, крытые чем-то серебристым. А крыши некоторых домов желтели даже золотом.

Но когда даны подошли к княжескому терему, великолепие дворца ввергло их в шок.

С робостью они вошли на чистый двор. Тут уже были расставлены столы с многочисленной снедью и кувшинами.

На расстоянии от столов стояли многочисленные слуги.

Зайдя на княжеский двор, Доброжир поклонился конунгу.

— Будьте дорогими гостями!

Олав перевел его слова, и конунг фыркнул.

— Скажи в последний раз этому дикарю, что мы не гости, мы хозяева. И пусть хорошо уяснит это, а не уяснит — повешу. И любого другого тоже.

Олав обратился к Доброжиру:

— Слушай, бестолковый толстяк, конунг сказал, что если ты еще раз назовешь его гостем, а не хозяином, то тебя тут же повесят. Конунг не любит повторять по нескольку раз, и, честно говоря, я удивляюсь, что ты еще не висишь.

Доброжир побледнел и сказал поспешно:

— Я исправлюсь.

Между тем Готлиб по-хозяйски прошел во главу стола и сел на место, полагающееся конунгу — большое кресло, покрытое дорогими тканями.

Подобной роскоши он еще не встречал, поэтому сначала уважительно пощупал ткань.

— Они глупцы, — сказал он и сел в кресло.

Рядом с ним по правую руку сел Харальд. Остальные места воины заняли по старшинству.

Доброжира за стол не пригласили, и он остался стоять.

Слуги налили вина в кубки, и Харальд поднял кубок и провозгласил тост:

— Друзья, поднимем наши кубки за нашего славного конунга Готлиба, даровавшему нам эту победу!

С восторженными криками даны опустошили кубки. После этого Харальд поднялся, все замолчали. В тишине Харальд вынул меч и разрубил лежавшую на столе тушку оленя, затем торжественно положил на блюдо перед конунгом окорок, сочащийся горячим соком и паром.

Готлиб кинжалом отрезал кусок и откусил.

Сигнал подан. Даны взорвались смехом и принялись за еду.

Кинжалами они рубили жареную дичь, — кабанов, оленей, — и жадно рвали мясо зубами.

Довольны были все. С тех пор как они примкнули к Готлибу, им еще ни разу не доставалось так много пищи и вина. Были только обещания. Наконец обещания сбылись.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза