Госпожа Абу-Симбела

Голос Нефертари взвился, нежный, как мед. Она произнесла слова почтения и успокоения, которые с момента появления египетской цивилизации тайно превращали ярость Устрашающей в любовь. Рамзес возвел руки к статуе женщины с головой львицы и прочитал иероглифы, выгравированные на стенах.

С двойной короной на голове, со скипетром в правой руке Рамзес склонился перед благотворящей энергией, заключенной в статуе.

Когда царская чета вышла из храма, огромное солнце заполняло небо и бирюзовый город. Гроза прошла.

ГЛАВА 11

Сразу же после вручения наград храбрецам Рамзес зашел к Гомеру, греческому поэту, давно уже поселившемуся в Египте, чтобы здесь создавать великие произведения и здесь закончить свои дни. Его удобное жилище рядом с дворцом было окружено садом, в котором лимонное дерево, самое прекрасное украшение, радовало взгляд старика с длинной белой бородой. Как обычно, Гомер курил трубку, набитую листьями шалфея, головка трубки была сделана из большой раковины улитки, и пил из кубка вино, ароматизированное анисом и кориандром, когда царь Египта пришел к нему.

Поэт поднялся, опираясь на ореховый посох.

— Сидите, Гомер.

— Когда не будут больше приветствовать Фараона как положено, это будет означать конец цивилизации.

Оба заняли места на садовых скамьях.

— Был ли я прав, написав эти слова, Ваше Величество:

Сражаешься ли со рвением, или остаешься встороне, польза одинакова. Одинаковая честь уготована трусу и храбрецу. Неужели попусту мое сердце так страдало, попусту я рисковал жизнью в стольких конфликтах?

— Нет, Гомер.

— Итак, вы вернулись победителем.

— Хетты в очередной раз отступили. Египет не будет захвачен.

— Давайте праздновать радостное событие, Ваше Величество, я приказал принести замечательное вино.

Повар Гомера принес критскую амфору с узким горлышком, пропускающим лишь тонкую струйку вина, смешанного с морской водой, собранной в ночь летнего солнцестояния и выдержанной три года.

— Надпись о сражении при Кадете закончена, — вспомнил Гомер, — ваш личный писец Амени записал его под диктовку и передал скульпторам.

— Она будет высечена на папертях храмов, объявляя о победе порядка над хаосом.

— Увы! Ваше Величество, сражения все повторяются! Разве хаос не желает поглотить порядок?

— Именно по этой причине был установлен закон фараонов. Он один может упрочить царствование Маат.

— Самое главное, не изменяйте его, у меня есть желание долго и счастливо жить в этой стране.

Гектор, черно-белый кот Гомера, прыгнул на колени поэта.

— Восемьсот километров между вашей столицей и столицей хеттов. Достаточное ли это расстояние, чтобы удержать тьму вдалеке?

— Пока дыхание жизни воодушевляет меня, я буду заниматься этим.

— Война никогда не кончается. Еще не раз вам придется покинуть Египет.

Когда Рамзес распрощался с Гомером, он нашел Амени, ожидавшего его. Более бледный, чем обычно, осунувшийся, личный писец царя был таким худым, что, казалось, вот-вот сломается. За ухом была заложена кисточка, про которую он забыл.

— Я хотел бы с тобой посоветоваться, это срочно, Ваше Величество.

— Один из документов поставил тебя в тупик?

— Документ, нет...

— Ты дашь мне несколько минут, чтобы увидеть семью?

— Обычай предписывает тебе прежде провести определенное число церемоний... Но есть нечто более важное: «он» вернулся.

— Ты хочешь сказать...

— Да, Моисей.

— Он находится в Пи-Рамзесе?

— Я должен сказать тебе, что Серраманна не совершил ошибки, арестовав его. Если бы он оставил Моисея на свободе, правосудие было бы лишь пустым словом.

Моисей в тюрьме?

Это было необходимо.

— Приведи его немедленно ко мне.

— Невозможно, Ваше Величество; Фараон не может вмешиваться в дела правосудия, даже если обвиняется его друг.

— Мы располагаем доказательствами его невиновности!

— Этого недостаточно, чтобы пройти нормальную процедуру; если бы Фараон не был первым служителем Маат и правосудия, в этой стране воцарился бы беспорядок и смятение.

— Ты настоящий друг, Амени.

Ка, сын Рамзеса, переписывал знаменитый текст, который до него писали и переписывали поколения писцов: