Господин военлет

Делаю вид, что не обратил внимания. Разумеется, мечтает. О подвигах, славе, Оленьке. В госпиталях мы тоже мечтали. Чтоб отпуск дали или сестра приголубила. Много нас было, раненых лейтенантов, всем сестер не хватало…

Накрываю столик салфеткой и выкладываю на нее закуски. Вот ведь Тихон Евстафьевич, и посуду не забыл! Зря грубил человеку! Тарелки, вилки, даже граненые стопки – все в двух экземплярах! Увижу в следующий раз – расцелую. А вот штопора нет! В бутылке с коньяком винная пробка.

– Разрешите, Павел Ксаверьевич!

Поручик извлекает из ножен кортик. А я и не обратил внимания, что тот болтается у него на бедре. Граненый клинок вонзается в пробку. Сергей налегает на рукоятку, проворачивает, и пробка скользит внутрь. Аплодирую, Сергей смущается.

– В отряде научили!

Надеюсь, пить там тоже научили…

Разливаю коньяк по стопкам. Полагается тост. Как здесь принято: первым говорит младший по званию? Опять выручает Сергей.

– За ваше чудесное выздоровление, Павел Ксаверьевич! Вы не представляете, как я рад! Когда читаешь в газетах списки павших офицеров… Хоть кому-то повезло!

Простодушно, но искренне. Чокаемся, выпиваем. Коньяк хорош! В последний раз я пил нечто подобное две жизни назад. Мы захватили врасплох монастырь святого Клемента, и аббат сам открыл погреб. Никто не догадался, что папист ладит пакость. В бочке, указанной аббатом, был коньяк, вернее – коньячный спирт пятилетней выдержки. Мягкий, ароматный и безумно крепкий… Парни упились мгновенно, а на рассвете в монастырь ворвались драгуны герцога Лотарингского – аббат ночью отправил к ним гонца. Большую часть рейтаров зарезали сонными, а я, капитан и десяток самых трезвых засели на втором этаже и отстреливались, пока были заряды. Потом… Что потом? Лотарингцы черных рейтаров в плен не брали, равно как и рейтары не брали лотарингцев. Герцог наемников не выкупал…

Поручик смотрит на меня вопросительно. Что-то я сегодня задумчив. Между первой и второй…

– Будем здоровы, Сергей Николаевич!

Третий тост за прекрасных дам. Дам поблизости не наблюдается, но все равно стоя и до дна. Стопочка на тыльной стороне запястья – прапорщик и поручик соревнуются, кто из них в большей степени гусар. За офицеров-фронтовиков – до дна! Стопочка на изгибе локтя. За военлетов – само собой! Стопочка на краю погона – там, где у птичек крылья, а у летчиков – эмблема. За докторов, что нас лечат, – обязательно, не то обидятся… Бутылка стремительно пустеет, а вместе с ней – и стол. Курица давно разорвана на части, кости обглоданы и выброшены под стол – собаки найдут. Ветчина в желудках укрыла нежную курятину. Осталась банка сардинок, Сергей пробует вскрыть ее кортиком. Не придержал бы я кортик, сардинки висели бы на всем, включая нас с поручиком. А в бутылке еще что-то болтается – долгоиграющий этот Шустов!

– Павел Кса… кса…

– Просто Павел, Серега!

– На брудершафт?

– Непременно!

Локти едут по столу, но с третьей попытки удается выпить на брудершафт. Серега целует меня пьяно, но искренне. Закуриваем. Серый дымок нехотя тает в вечернем воздухе.

– Хорошо, Павел!

– А то, Серега!

– Можно просто Серж…

Ради таких моментов и живем.

– Приходилось летать на аэроплане, Павел?

Лезу в карман. Днем я обнаружил в нем синюю дерматиновую книжечку с текстом на французском и своей фотографией – точнее, с фотографией бывшего владельца тела. Французский я знаю плохо – знание языков после «воскрешения» восстанавливается медленно. В книжечке что-то про авиацию.

– «Бреве», международное летное свидетельство! – Глаза поручика сейчас окажутся на затылке. – Ты авиатор! Но почему в пехоте?

Не знаю, я же контуженый…

– Где учился? В Англии? Во Франции?

Пусть будет в Англии.

– В Хендоне, Фанборо? На чем летал: «Авро», «Сопвич», «Блек Борн»?

Я и слов таких не знаю. Пусть будет «Сопвич», «Блэкборн» мне не выговорить.

– «Сопвич-таблоид» – хороший аппарат; у соседей, в двадцать первом отряде, такой. Он пока опытный. Говорят, будут выделывать в Петрограде у Лебедева. Французские аэропланы не хуже. В нашем отряде «Фарманы» и один мой «Вуазен», недавно прислали. В школе учат на «Фарманах», а лучших выпускают на «Вуазене», – поручик немного рисуется – похоже, что сам на фронте недавно. – Хорошие аппараты!

Этажерки с пропеллером. Видели! В кино.

Рапоту не остановить, я и не пытаюсь. Его коротенькая биография предстает во всей красе. Сын машиниста-железнодорожника, решивший выбиться в люди. Кадетский корпус, который Серж оканчивает первым в выпуске. Привилегированное Михайловское артиллерийское военное училище в Санкт-Петербурге, пардон, Петрограде. С началом войны столицу патриотично переименовали. В училище Рапота снова в числе первых, далее казус. Выпускники по окончании курса получают чин подпоручика, но государь-император при поздравлении оговорился и назвал Сергея поручиком. Никто не осмелился поправить монарха, и Сергей выпущен на чин старше. Вот ведь как славно!

Везучий человек Серж! В училище я тоже был лучшим на курсе, но в мое время это не имело значения. Значение имело происхождение от «нужных» родителей, их связи…