Госпиталь брошенных детей

Снизу донеслось тихое звяканье посуды. Агнес с подносом в руках поднималась по лестнице, и я с пугающей ясностью осознала, что уже три часа и что я опаздываю на чаепитие с родителями. Я не прочитала утреннюю газету; я даже не посмотрела атлас, чтобы проследить путешествие Амброзии на север. Во мне поднималась паника. Я всегда нуждалась в организованности и повседневном распорядке вещей. Но этот распорядок продлится только одну неделю, а потом начнется нечто новое. Впрочем, если я как следует подумаю, то еще могу изменить свое мнение… Поэтому я вышла из комнаты Шарлотты и тихо прикрыла дверь, но в следующую секунду до меня донесся ее тихий голос, нарушивший ход моих мыслей. Я уперлась ладонями в стену, прислонила ухо к двери и прислушалась.

– Здравствуй, Шарлотта, я очень рада видеть тебя, – послышался ее голосок. Я нахмурилась, но слушала дальше. – Меня зовут Элиза, и я буду заботиться о тебе. Я буду любить и ласкать тебя, и я буду играть с тобой целыми днями и рассказывать сказки перед сном.

Я закрыла глаза и подумала об Амброзии. В течение семи лет я была единственным ребенком, и если хорошо постараться, то до сих пор могу вспомнить, как была объектом их нераздельной любви. Я купалась в их любви, как котенок в солнечных лучах, и не желала большего. Брат покинул нас так же быстро и бесшумно, как и появился на свет, но мать какое-то время находилась в трауре. Зато Амброзия пришла и осталась, шумная и гримасничающая на руках у матери. Я была встревожена и какое-то время ощущала себя безнадежно забытой. Но потом Амброзия подросла и стала похожа на человека. Она тыкала в меня пухлыми пальчиками, зачарованная моими волосами, носом и зубами, и повсюду следовала за мной, словно комнатная собачка. Когда она начала говорить, то называла меня «Ассандра» с забавным пришепетыванием. Я была дорога ей, а она мне, и мы обожали друг друга, к восторгу наших родителей. Я жалела, что у Шарлотты не было братьев или сестер, маленьких спутников в ее жизни.

Ее детская болтовня снова донеслась из-за двери:

– Элиза, ты кладешь сахар в чай?

Я прижалась лбом к двери, а двумя этажами ниже высокие напольные часы в коридоре мелодично ударили один, два и три раза. Мы только что познакомились с Элизой, а четко налаженный часовой механизм нашего дома уже давал сбои. День пошел вразнос, и я опоздала на чаепитие.

Глава 10

– Это все, что у вас есть? – спросила я, но, разумеется, так оно и было. Элиза пришла ко мне лишь с холщовой сумкой, и то наполовину полной, похожей на кошку в мешке, которую намерены утопить. Она уже сделала ошибку, постучавшись в парадную дверь, а не с черного хода, и Агнес задержалась у входа, прежде чем поспешно впустить ее в дом. Я наблюдала с лестницы, и она едва не вскрикнула от ужаса, когда я обратилась к ней из полумрака. Я поднималась из кухни, где обменялась жесткими словами с Марией насчет заказа от нашего нового мясника. Этот туповатый малый регулярно повторял одно и то же и спрашивал, нужно ли нам больше требухи, печени и свиного окорока. В конце концов я потеряла терпение.

В коридоре было темно, и я не видела лица Элизы, когда Агнес зашаркала прочь. Она прижимала сумку к животу, и я различала лишь бледный овал ее чепца и очертания ее ветхого плаща.

– Больше не стучите в эту дверь, – только и сказала я, прежде чем двинуться дальше. Агнес было велено показать ей, где она будет спать и хранить свои вещи, но я не успела подняться к себе, когда Шарлотта едва ли не кубарем скатилась с лестницы. Я преградила ей путь своими юбками.

– Дамы не спускаются с лестницы таким образом. Даже дети так не делают. Так спускаются только собаки. Ты что, собачка?

Она застыла, чепец опять съехал. Я вздохнула и поправила ее одежду. На ее щеке красовалось пятно сажи, а кончики ее пальцев были черными.

– Ты снова кормила углем своих кукол? Ах ты, своевольная упрямица! Сколько раз я говорила тебе, что углю место только в угольном ящике? Элизе перво-наперво придется как следует отмыть тебя. Она еще даже не разместила свои вещи, а ты уже задаешь ей работу!

Большие карие глаза Шарлотты смотрели серьезно. На ней был лучший наряд: чопорное бело-розовое платье с изящными кисточками из слоновой кости вдоль корсажа и на рукавах. Она повязала на шею шелковую ленту и надела свои лучшие золотистые туфли-лодочки. Когда она поняла, что я это заметила, то вызывающе сдвинула брови. Она учащенно дышала через нос, раздувая ноздри и ожидая продолжения, я подняла палец, как будто хотела прикоснуться к белой ленте у нее на шее, но потом опустила его. Мне следовало бы сказать: «Как хорошо ты принарядилась для Элизы!» или «Как замечательно ты выглядишь», но я сказала лишь: «В следующий раз тебе лучше надеть голубое платье».