Госпиталь брошенных детей

Наступила полная тишина, не считая звона у меня в ушах. Я раскрыла рот, закрыла его и сглотнула.

– Ее мать? Простите, сэр, я не понимаю. Мы говорим о моей дочери Кларе?

Он почесал свой парик с видом человека, не знающего, что и сказать.

– Мы не записываем имена детей; после крещения они получают новые имена. По соображениям конфиденциальности, как вы понимаете.

У меня разболелась голова, как будто я держала на ней свое корытце для уличной торговли, наполненное мыслями и загадками. Глаза мистера Симмонса светились тревогой и участием.

– Ребенок номер 627, вы уверены? Может быть, вы ошиблись с датой, когда принесли ее?

– Нет, конечно, нет. Это ее день рождения, и я буду помнить его до конца моей жизни. Каждый год я ставлю свечу за нее. А 627… мне сказали, что это ее номер. Я помню его так же хорошо, как мое имя.

Где-то в комнате тикали часы, и у меня возникло впечатление, будто я наблюдаю за этой сценой откуда-то сверху. Я по-прежнему хваталась за края стула; костяшки пальцев побелели от напряжения.

– Может быть, ее отец… – начал он.

– Ее отец умер.

Последовала долгая пауза.

– Значит, вы говорите, что кто-то забрал Клару? – спросила я. – Мою дочь?

Страх прошел, сменившись осознанием беды, тяжело давившим на меня и путавшим мои мысли. Произошло нечто ужасное, чего я не могла и вообразить, но…

– Подождите, – сказала я. – Как ее звали? Как звали женщину, которая забрала ребенка?

Мистер Симмонс поднес монокль к бумаге.

– Здесь сказано: «Ребенок № 627 был востребован двадцать восьмого ноября 1747 года ее матерью Элизабет Брайт, проживающей по адресу Олд-Бейли-Корт, дом три, Лудгейт-Хилл, Лондон».

Он повернул бумагу ко мне и показал подпись под словами: неровную букву Х, как будто выведенную в большой спешке. Комната качнулась вбок, но странным образом стеклянное пресс-папье, свеча и бумаги на столе не скатились на пол. Я подождала, пока комната не перестала вращаться; это произошло примерно спустя полминуты. Протянув руку, я прикоснулась к букве Х, перечеркивавшей мою жизнь.

– Это я, – прошептала я. – Но этого не может быть… – Потом я вскинула голову. – Вы сказали, что ее забрали двадцать восьмого ноября 1747 года! Это… это…

– На следующий день после того, как ребенка принесли к нам. Послушайте, мисс Брайт: боюсь, что ваша дочь не находится под нашей опекой уже более шести лет.

Глава 4

Я уже давно не думала об отце Клары. Еще больше времени прошло с тех пор, как я встретилась с ним. Я помню его лицо не лучше, чем лицо моей матери. Как и от нее, у меня осталось лишь впечатление: кожаный камзол, высокий рост, светлые глаза, – были ли они голубыми или зелеными? – и его улыбка в клубах табачного дыма. Он дал мне свою глиняную трубку: маленький гладкий предмет с его инициалами, вырезанными сбоку. Это не было сентиментальным жестом, – он дал мне ее подержать на короткое время, и я забыла отдать ее. Без сомнения, дома у него было еще несколько таких трубок; у всех состоятельных людей есть много одинаковых вещей, и они не замечают мелкие пропажи. Я помню, как лежала в постели и водила пальцем по инициалам Д и К, обозначавшим его имя, Дэниэл Каллард. Я не умела читать, но знала эти буквы, а когда я не смогла найти его, то выбросила трубку в Темзу. Впоследствии я пожалела об этом, когда узнала о его смерти. Люди бросали в реку всевозможные вещи, включая самих себя. Я немного думала об этом после того, как узнала, что его больше нет, а я ношу его ребенка. Но река была самой оживленной улицей в Лондоне, и утонуть там было не самым быстрым или незаметным делом, при том что сотни мелких и крупных судов бороздили воду от Миддлсекса до берегов Суррея. Скорее я попала бы под пакетбот или меня разрезал бы пополам нос торговой шхуны, прежде чем я утонула бы. Еще меньше я размышляла над другими вариантами: выпрыгнуть из окна или утопить себя в джине, превратившись в одно из раздутых существ, валявшихся в переулках. Ни то ни другое не выглядело особенно привлекательным. Кроме того, я ощущала жизнь, растущую внутри меня, и знала, что не могу одним махом погасить две свечи. Возможно, смерть приносит таким людям, как Дэниэл Каллард, мир и покой там, где солнечный свет падает через листву на могильные плиты церковного кладбища, а надгробия украшены свежими цветами. Но я знала, как переполнены сухие и бесплодные погребальные места, предназначенные для людей вроде меня. Я чуяла вонь их гниющей массы и пока что не спешила присоединиться к их тяжкому сну.