Горы

– А хорошие ли там комнаты для ночлега? – спрашиваю я.

– Еще б те нет! На каждой станции три отделения: одно для дам, одно для мужчин и одно для генералов.

– У вас на Кавказе, голубчик, генералы, верно, третьим полом считаются? -

Ямщик не отвечает. Мимо нас с грохотом, треском и трубным звуком проносится «карета скорби». Долго потом через клубы пыли чудятся нам какие-то сдавленные стоны, мольбы и насмешливый хохот. Меня охватывает такое настроение, будто мы увидели проклятого «летучего голландца», и раздавшиеся затем слова ямщика «гроза будет» кажутся мне прямым последствием зловещей встречи.

Начинает темнеть. Лиловые тучи медленно опускаются на широкие каменные плечи утесов и, тихо покачиваясь, прильнули к ним.

На станцию «Казбек» мы приехали поздно ночью, продрогшие и промокшие под проливным дождем. Мы действительно нашли хорошие комнаты, удобные постели и порядочный ресторан.

В столовой уже было несколько путешественников, таких же мокрых и голодных, как мы. Около нас поместился господин с самым туземным носом и таковым же костюмом.

– Дайте мне что-нибудь, шашлык и что-нибудь, форель, – гордо приказывал он и повторял свое приказание такое бесконечное число раз, что я поняла, что это делалось не без умысла. Он, очевидно, рассчитывал произвести на нас впечатление. И кто знает! Может быть, уже не одно женское сердце погублено и разбито этой властной фразой.

– Я сказал: что-нибудь, шашлык!

– Ne le regardez pas [4], – тревожно шепчет мне моя спутница. – Не забывайте, что мы на Военно-Грузинской дороге.

– А что?

– А то, что он познакомится с вами, а потом зарежет и ограбит. И очень просто!

– Так вы думаете, что здешние разбойники такого деликатного воспитания, что не станут резать даму, которой не представлены?

– Что-нибудь, форель я велел! – и нас обжигает пламенный взгляд.

– Mais détournez-vous! [5] Ах, Боже мой! Если бы не цыпленок, я бы ушла, – мечется на своем месте моя спутница.

– Велим подать в номер, если вы так боитесь, – решила я.

Мы встали и пошли вдоль коридора, отыскивая занятую нами комнату.

Темно. Фонарь, повешенный у входной двери, слабо мерцает вдали. Никого нет, спросить не у кого. Вдруг чьи-то шаги…

– Извэнитэ, милостивая государыня… Голос знакомый. Мы оборачиваемся.

– Ай! C'est lui [6], – вопит моя спутница. – Голубчик! У меня ничего нет! Денег нет… Я несовершеннолетняя!… Я послала все дочерям… в Москву… по телефону!… Ах, qu'est-ce que je raconte [7]!…

– Извэните, милостивая государыня, – спокойно продолжал незнакомец, обращаясь ко мне. – Вы не мармазель Баринская из Киева?

«Эге! – подумала я. – Понимаю твою военно-грузинскую хитрость. Просто познакомиться хочешь… Ладно же!»

– Совершенно верно. Я мармазель Баринская из Киева.

Несколько мгновений испуганного молчания. Затем удивленно-радостный возглас:

– Нэ правду, врошь! Она брунетка!…

Подошел слуга со свечой и провел нас в нашу комнату. Восточный незнакомец так и остался с раскрытым ртом и расставленными руками. Я не уверена, что он не стоит там до сих пор…

По распоряжению ямщика нас разбудили в пять часов утра. Алые лучи только что проснувшегося солнца весело и дерзко били в окошко.

– Скажите вашему ямщику, что я ему не раба! Когда захочу, тогда и встану! – хриплым, сиплым голосом ворчала моя спутница.

– Софья Ивановна! – робко убеждаю я, – ведь мы ничего не увидим, если мы выедем поздно.

Молчание. Затем легкий храп. Проходит полчаса.

– Ямщик скучает, – раздается тягучий голос за дверью. – Лошади поданы.

Делать нечего. Софья Ивановна медленно принимается за одевание с видом приговоренного к казни преступника, совершающего свой последний туалет.

Мы выходим на крыльцо. Странная неожиданная картина представляется нам: все покрыто молочно-белым туманом, покрыто до такой степени, что нам кажется, будто мы не на Кавказе, а где-нибудь в степях Екатеринославской губернии. Ни одной горы не видно. Все гладко и чисто.

– Вот так пейзаж! – ворчит моя спутница. – Стоило ехать!

– Как жаль, – вторю я. – И Казбека не увидим.

– Благодарите Бога, что хоть Терек-то видите.

Я стараюсь как-нибудь примириться с разочарованием.

– Не правда ли, какое чудное широкое шоссе! – говорю я.

– Ну уж, нашли тоже! Вот, говорят, китайская стена. Вот что я называю шириной: двенадцать колесниц разъехаться не могут!

Я не отвечаю, и мы обе едем молча.

Туман начал алеть и таять. Робко, стыдливо, словно сдернувшие чадру восточные красавицы, проглянули силуэты гор. Показались местами розово-серебристые вершины.

– Сегодня ночью в горах снег выпал, – говорит ямщик.

Солнце поднимается выше, посылает лучи горячее… Вот они, горы! И не такие, как вчера: они стали легкие, воздушные, чистые в девственно белых покрывалах, словно надетых для утренней молитвы.

– Какой обман зрения, – рассуждает моя спутница. – Смотришь на гору – кажется, совсем близко, а подъедешь, видишь, что и в самом деле близко…

– Ужасно, ужасно, – машинально отвечаю я. Посреди дороги нас ждет сюрприз. Наш сердитый