Города монет и пряностей

– Мы так рассказываем эту историю… Вы убедитесь, что на Встрече только о ней и говорят. После того как она съела своего злого мужа Индраджита, королевством стал управлять гарем, который лучше всех знал, что происходит во дворце и за его пределами; у него везде имелись чуткие уши. Теперь благоухающие духами королевы правят городом свиней. Они позаботились о том, чтобы эта история распространилась повсюду, и все опасались обманутых жён. Какое-то время было трудно, – задумчиво проговорила Месиньяни, – пока они шли к трону. Вылилось целое море яда. Время от времени, когда становится тяжело, мы тоже прибегаем к отравлениям. Мне такое рассказывают люди… Им нравится Папаша Феми и его милые поклоны. Может, когда-нибудь мы снова пересечём джунгли и покажем матушке, что с тобой стало?

Она ткнула громадину-вепря в бок, и он опять застонал.

– Куда, по-твоему, они направились? – прошептала Иммаколата.

Месиньяни пожала плечами.

– Дураки – старая шайка умных ворон. Держу пари, на каждую крупицу знания в мире есть дурак, и они дружат между собой. Я думаю, они отправились на Остров Мёртвых: наверное, он собирался там её похоронить. Если речь идёт о погребальных обрядах, одна Звезда может сделать для другой лишь это.

Мне показалось, что я вижу слёзы в тёмных глазах одалиски, но я не понимала их причины. Мимолётная встреча… Что с того, что женщина оказалась Звездой? Моим отцом было Солнце, и оно никогда не спало на печке.

– Могу ли я угостить вас ужином? – спросила златоглазая женщина. – У меня в шатре есть отличный ломоть бекона.

Она улыбнулась, показав маленькие и острые зубы.

Когда Месиньяни накормила нас беконом да бойкими песенками о лени свиней и людей, мы отправились бродить по Встрече. Тальо и Иммаколата выучили много новых трюков с картами и шелковыми платками, приобрели ветхую тележку с весьма трогательным изложением «Поругания Янтарь-Абада», которое мы представим вам, если захотите. Мы с Хинд его обожали, особенно ту часть, где алый корабль входит в гавань – изображали её колыхая синюю марлю – и трёхгрудая капитанша превращает дворец в груду янтарных монет, которыми наполняет трюмы. Они купили эту сломанную тележку, Тальо выкрасил её в синий цвет, под тон моих глаз, а Иммаколата укрепила серебряные звёзды на небосклоне. Наконец мы отыскали торговца янтарём в высокой чёрной шляпе с длинным золотым пером сбоку, и Хинд принялась нетерпеливо расспрашивать о доме, своей сестре, плюющейся лягушками, и об отце с его глупыми уроками. Я сказала, что ей не стоит ни о чём беспокоиться, но она робко улыбнулась и продолжила выпытывать у бородача слухи.

Я просила её не ворошить прошлое, но Хинд не могла иначе. Разве я возвращаюсь в пустыню, если какой-нибудь анчар пересыхает и падает у воды? Нет, ни за что! Но она не могла забыть тех, кто и близко не любил её так, как я. А я лежала у её ног, как следовало бы лежать им. И вот Хинд узнала от мужчины в нелепой шляпе, что её отец умер, и Колокол Янтарь-Абада в знак траура не умолкает ни днём ни ночью.

Хинд крутила в руках свои чёрные бусы. Она взглянула на меня, потрясённая, и зарылась лицом в мою гриву. Я прижала кривую челюсть к её лицу, почувствовав горячие, как анчарное молоко, слёзы.

– Всё хорошо, моя девочка, – шептала я ей в волосы. – Теперь их нет, и ты свободна. Я буду петь тебе у любого окна, на которое ты укажешь мизинцем, и мы будем счастливы. Есть много способов быть счастливыми, мы найдём свой.

Хинд с печалью посмотрела на меня, алые пряди моих волос прилипли к её лицу.

– Нет, Гроттески. Я должна отправиться домой – не могу быть вечно злой сестрой. Я должна исполнить свой долг перед отцом и перед сестрой.

Я опустилась рядом с небольшим холмиком жемчужин, выросшим у её ног – мои лапы казались тёмными на их фоне, – и заговорила голосом, нежным как барабанная дробь, выбиваемая кончиками пальцев:

– Я никогда туда не вернусь. Как вспомню о том месте, у меня челюсть ломит… Мои лапы никогда не коснутся янтаря!

Хинд беззвучно плакала, и я не могла смотреть на неё.

– Ты меня бросаешь? – прорычала я.

Она обхватила меня руками, её бусы были жёсткими у моей щеки.

– Найди меня в Аджанабе, – прошептала она, и жемчужины струились по моим плечам, будто слёзы. – Я отправлюсь туда, когда всё, что должно быть похоронено, уйдёт в землю. Я отправлюсь туда, и ты найдёшь меня, и споёшь у моего окна, и я выйду к тебе.

Когда первые серебряные лучи рассвета полились на долину, её уже не было, как и Встречи. Несколько шестов от палаток осталось, несколько жемчужин лежало в грязи. Тальо мог бы утешить меня. Я бродила по руинам временного лагеря, чтобы отыскать его копыта чернее ваксы и улыбчивое дорогое лицо. Пусть и не настолько дорогое, как злая сестра и её громкий смех.

Иммаколата и её газелли нашлись в дальней части долины, у ледяного синего потока, который, бурля и пенясь, тёк сквозь высокие заросли тростника.

– Мне пора уйти, – тихо проговорила одалиска.

За всё время, что мои лапы ступали рядом с её ногами, не думаю, что когда-нибудь слышала, как она повышала голос. Иммаколата была спокойной, словно чай в чашке.