Город М

2. Вслед за статьей во сне шла очень красивая панорама пантелеевской тайги – с цепью гор на горизонте,– которая затем сменилась видом небольшой поляны, где, в подтверждение вышеизложенного, действительно сидел голый человек с бородой, а также некогда ручной и говорящий скворец Петруша, который, кроме дурацкого "Петруша – птичка", знал еще тридцать шесть человеческих слов и объяснял Волку их значения. Посреди поляны рос шиповниковый куст. Мимо куста тек ручей. По ручью плыли мазутные пятна. Волк, сидя на берегу, хмуро глядел им вслед.

3. И наконец, последний эпизод, ускользнувший от Егорушки (если не отвлекаться на пейзажи), выглядел таким образом: Волк сидел уже не на берегу, а на человечке в мазутной робе, который визжал, что его прислало начальство. Следующим кадром Волк с пожарным ломом на плече уже входил в Пантелеевку.

Между тем пожар на ТЭЦ-2 продолжал греметь. И, хотя несчастье развивалось строго по графику, спящий Егорушка ругал его "фукой", потому что теперь во сне был подземный кабинет и наверняка исторический, но из-за пальбы крайне невнятный разговор, из которого к Егорушке просачивалось разве что все то же "начальство". Только бубнил про начальников не Волк, а по-рыбьи высохший зеленоватый старец со свечой. В другой руке – как дохлого гуся – он держал виолончель, смычка к которой, судя по всему, не имелось: бункер был мал, и вся остальная утварь, состоящая из пенсне на осетровом носу старца, была на виду.

Правда, еще – в потолке – торчал крюк с веревочной петлей, заскорузлой от многократного намыливания и примеривания.

Еще раз обозвав ТЭЦ, Егорушка влез ухом под подушку.

"Смею вас уверить, нечто подобное я ожидал,– проскрипел ржавый тенорок.– Как сказано – не мир, но… лом. К несчастью, обстоятельства таковы, что лом принесен втуне. Я не тот начальник, коего вам надобно".

"А где тот?" – спросил Волк.

"Признаться, сам факт его существования кажется мне сомнительным. Однако вполне допустимо, что сомнения эти – суть незнания,– усмехнулся старец.– Я слишком давно здесь, чтобы знать, что происходит там".

"Что же делать?" – спросил Волк.

Осторожно поставив свечу на пол, а виолончель к стене, старец снял брюки и остался в длинной белой рубахе, похожей на покойницкую.

"Ранее розыском виновных ведал полицейский департамент,– сказал он.– Назовитесь следователем. Скажите, что документы утеряны. Или украдены. Придумайте нелепое имя. И – да поможет вам Бог… Хотя – должен сказать, что мне вас жаль".

"Почему?" – спросил Волк.

"Потому что Бог вам не поможет,– помолчав, ответил старец.– Потому что Бог тоже – давно сидит в заколоченном погребе. И не имеет сил сделаться хотя бы удавленником… А посему – вот, возьмите мои штаны. Возьмите, возьмите. Можете думать, что это – в долг. Когда получите револьвер, не сочтите за труд вспомнить старика".

"Хорошо",– сказал Волк. И повернулся к лестнице.

"Постойте! – голосишко тонко вильнул и замер.– Скажите: а там,– подняв свечу, старик указал ею в темноту под потолком,– скажите: что – там? О н и?.."

"Хренота какая-то! – подумал Егорушка.– Проповедь-хреноповедь. Модернисты-педерасты…"

Обижаться было глупо, и он, конечно, обиделся, определив разговор дурацким, а сон целиком – упадническим и непонятным народу. Если бы сон был картинкой на гвозде, Егорушка велел бы ее порвать. А если б это было кино, он включил бы свет.

Но сон был сон, и Егорушка просто поболтал головой, чтоб вытряхнуть из нее всю эту белиберду, и охвостья сна, взболтанные самым гоголь-могольным способом, замелькали черт те как и, вдобавок, без звука: Волк то куда-то бежал вдоль путей, обгоняя тепловоз, то – наоборот – плыл среди водяных трав, подкрадываясь к задремавшему налиму, то – уже бритый и в милицейской форме – сидел в комнате с расколотой табличкой "Следователь по особо ва" и листал папку с надписью "Дело Пинчука", а затем вдруг прыгал под стол, а в окне – в стекле – появлялись сразу три пулевые дырочки…

В конце концов, уже без малого проснувшийся Егорушка увидел его на большом пустыре – опять с бородой и с каким-то типом, страсть похожим на первосвященника Каиафу. Но чему следовало сниться дальше – узнать про это Егорушке было уже не суждено, потому что, заметив вдруг Стукова, Волк выхватил из-за спины автомат и прицелился ему в лоб, и, ослепленный кровавой мутью, Егорушка сразу же умер, едва успев еще раз обругать нехороший сон, и утреннее солнце, взошедшее над Егорушкиной постелью, долго и ярко плавилось в его немигающих глазах.

Когда небо над котлованом разделилось пополам, а сурепка выкрасилась в розовый цвет, к блюдцу с медом вместо пчелы прилетел шмель. Ворча, как цирковой медведь, он сперва повертелся на краю, что было неловко и не нужно, зато вполне соответствовало цирковым законам, и только потом, отработав хлеб в поте лица, отправился его есть. Анна сорвал травинку и пощекотал шмеля под крылом.

– Знаете что,– тихо сказал он.– Ошибка всего одна. Бог вовсе не сидит в погребе. Все гораздо хуже: он торгует копеечными пирожками. В станционном буфете. На станции Пантелеевка. Хотя… Вы ездили туда?