Город, которого не было

А я как раз белье на огороде вешала. У меня там за хатой между грушами-дичками веревка натянута. Вот я и вешаю, значит, на нее белье. Вешаю я, вешаю и так оказалась совсем рядом с мальчишкой. Слышу — бормочет что-то. Прислушалась. «Ой, сорока-белобока, научи меня летать». Помолчит и снова повторяет те же слова. И больно чудно говорит. Настойчиво так, словно убеждает кого-то. Подобралась я к забору, раздвинула кусты сирени: мальчик на холме сидит, а кругом него на акации сорок ужас сколько, ветки гнутся. А пацанчик все бубнит да бубнит одно и то же и руками машет. И вдруг… глаза Таисии Ивановны округлились, и она выдохнула, словно всхлипнула, — и вдруг мальчик мой отрывается от земли! Я так и обмерла вся. С места двинуться не могу. Так испугалась. Он же поднялся метра на три. Мог упасть, расшибиться. Но ничего — обошлось. Повисел недолго и на землю опустился. Я тихонько отступила назад, сама не знаю, как в доме оказалась. И про выварку с бельем забыла. Сижу за столом, делаю вид, что шью. А иголка дергается, дергается! Какое там шитье?! Но он не заметил ничего. Прошел мимо меня задумчивый, ровно потерянный…

— Ну-ну, — Андрей Григорьевич похлопал по столу пухлой ладонью. Успокойтесь. Хочу вам сказать, милейшая Тасенька, что в этом случае возможны только два варианта: либо вы психически больны, либо вы наблюдали реальное событие. Но я склонен скорее поверить в чудо, нежели в ваше сумасшествие. Однако, прошу вас, продолжайте. Больше ничего подобного вы не видели?

— В том-то и дело! Не кончились на этом чудеса!

В дверь заглянул молоденький сержант милиции, держа двумя пальцами папочку.

— Андрей Григорьевич! — воодушевленно закричал он с порога. — Снова водитель под мухой. Я хочу его на степень опьянения. Отбрехивается черт, признаваться не хочет.

— Погодите, — нахмурился психиатр. — Видите, я занят. Скоро освобожусь.

А тетка начала излагать еще одну странную историю.

— Еще такой случай был. Стоит мальчик во дворе на тропинке и руками размахивает. Будто дирижирует. Подошла я к нему, глядь, а на земле буквы. Два слова они образовали: «Ура! Каникулы!» Погода тогда теплая стояла. Не такая, как теперь, конечно, хоть и начало августа. Поверьте, из насморков не вылажу. За сегодня третий платок меняю.

— Вы хотели что-то рассказать о буквах, — терпеливо напомнил Андрей Григорьевич.

— Буквы?.. — переспросила Таисия Ивановна. — Буквы из муравьев были составлены! Из живых! Стоят они ровнехонько друг за дружкой, и буквы получаются. Муравьи по его команде по тропинке взад-вперед ползают, и кажется, что слова туда-сюда сами собой бегают. Скажите, доктор, я в здравом уме?

Андрей Григорьевич будто невзначай посмотрел на часы, засопел и покачал головой.

— Успокойтесь. Таких галлюцинаций медицина не знает. При шизофрении, правда… Но для шизофрении характерна эмоциональная тупость. О вас этого не скажешь. Ближе всего к вашему видению стоит комплексная, так называемая синестетическая галлюцинация Майер-Гросса. Но снова же не сходятся концы с концами. Я смею уверить, что нет у вас ни галлюциноидов, ни галлюцинозов, ни псевдогаллюцинаций, ни прочей дребедени. У вас на удивление здоровая и выносливая психика. Ей ничего не страшно.

Похоже, утешительное сообщение это вызвало обратную реакцию. Брови фельдшерицы поползли вверх, губы округлились, образовав как бы букву «чо», а пальцы принялись теребить уголок простыни.

— Как это не страшно? Почему не страшно? Что же я, и с ума сойти не имею права, как все прочие граждане?!

— Имеете, имеете, — поспешил успокоить ее Андрей Григорьевич, — все, что вы видели, — объективная реальность. В нашем городе возможно все. Наш городок особенный. Поверьте мне, старому человеку, тут всегда творились странные вещи. Взять хотя бы кладбищенского сторожа Михалку. Все считают его дегенерирующей личностью, а я по роду своей работы имел с ним несколько бесед и… был потрясен. В его памяти хранится тысячелетняя информация! Я его спросил, почему он пошел работать кладбищенским сторожем? «Мне все надоели, и все надоело. Ни в чем я не смог добиться совершенства. Поэтому ничто для меня не имеет смысла. Меа culpa, mea maxima culpa!»[1]