Город имени меня

«Эля и Юра были вместе? Не увиливай, скажи как есть»

Гипнотизирую взглядом экран и вытираю вспотевшие ладони о шелк простыней.

"Да нет же, я ошибаюсь. Пожалуйста, пусть это будет неправдой..."

Но диалог пополняется коротким продолжением: «Ключевое слово «БЫЛИ», котенок», — и у меня темнеет в глазах.

В груди беснуется пламя выжигающего все живое напалма — чтобы его унять, сворачиваюсь в позу эмбриона, подтягиваю колени к подбородку, однако легче не становится.

"Прими это и забей", "Сейчас Юра с тобой" — советует Света, но я в ярости нажимаю на кнопку выключения и хватаюсь за голову.

Итак, бывшая Юры, любовь всей его жизни, ведьма, сломавшая его — это... Элина. Молчаливая, хрупкая, добрая девчонка, до безумия влюбленная в своего Ярика. Та, что всегда утешала и обманула лишь в одном: она намного лучше меня — добрее, рассудительнее, мудрее, красивее.

У Юры есть полное право ее любить. У нее было полное право его бросить — химия между ней и Яриком способна поднять в воздух горы.

Дождь усиливается, барабанит в окно, а я комкаю подушку, заворачиваю в узлы одеяло и беспомощно шмыгаю носом. Мерзкое, мажущее ощущение, от которого не спастись — чувствовать себя дурой.

Эля потеряла любимого парня, страдала и резалась, и Юра самозабвенно бросился ее спасать. Поставил все на кон, но облажался: так и не сумел стать для Эли смыслом жизни или хотя бы стимулом к ней вернуться. А спас ее Ярик — потому что она захотела принять его помощь.

Не получив взаимности, Юра сломал себя сам. И я семимильными шагами иду по его пути.

Я безумно его люблю, он от скуки исполняет желания: развлекает, ублажает, выручает, но не становится от этого счастливее.

Как я могла быть настолько эгоистичной и тупой?!.

Да пошло оно все!..

Выбираюсь из кровати, снимаю футболку, вешаю на спинку стула и прислушиваюсь к звукам извне. Здесь было круто: спокойно, уютно, волшебно. Здесь я исполнила все свои мечты, расширила границы и повзрослела. Здесь я могла мечтать, глядя с невозможной высоты на казавшийся сказочным город, и реально верила, что он принадлежит мне.

«Юра, прости за навязчивость. Я не имела права отнимать твое время», — корябаю обломком карандаша на мятой салфетке, раскрываю шкаф и кончиком пальца трогаю вещи, чуть было не ставшие моими. Надеваю когда-то с боем добытое платье, набрасываю олимпос, проверяю наличие лезвия и с удовольствием обнаруживаю его в рукаве. Вешаю на плечо рюкзак, натягиваю пыльные стоптанные кеды и тихонько отваливаю — серебристые створки смыкаются, и кабина лифта медленно но верно возвращает меня с небес на землю.

* * *

За пределами сияющего, залитого светом жилищного комплекса клубятся сумерки, дождь проникает за шиворот, возвращая привычное, держащее в тонусе ощущение опасности, таящейся за каждым углом. Ныряю в подошедший автобус и устраиваюсь на свободном сиденье — денег нет, но кондукторша, уронив голову на толстые руки, мирно спит на своем троне, и я мысленно благодарю провидение за свалившуюся удачу. Я уже ничего не боюсь: настоящий город моего имени — с облезлыми стенами, загаженными мусорками и стаями бродячих собак — черно-белыми картинками мелькает за окном, в нем я словно рыба в воде.

Выхожу на нужной остановке и еще с полчаса брожу по окрестностям под разошедшимся ливнем. Собрав волю в кулак, поднимаюсь на пятый этаж, сражаюсь с новым замком и открываю хлипкую дверь. В потемках гудит древний холодильник, печально и монотонно капает из крана вода. Из глубин квартиры выползает панический ужас, набрасывается на меня, и я моментально включаю свет.

На правах полноправной хозяйки зашториваю окна, переодеваюсь в видавшую виды пижаму и, засучив рукава, приступаю к ликвидации окружающего меня хаоса: нахожу в ящике с инструментами разводной ключ и успешно ликвидирую протечку крана, разматываю провод устрашающе орущего пылесоса и катаю его за собой. Только теперь до меня доходит, что отцовского дивана в гостиной нет — Юра позаботился о моих чувствах. А еще я с тоской понимаю, что рядом с ним, в его тепле, мне было бы намного легче... Прислушиваюсь к шагам и негромким голосам на лестничной клетке, но Юра не торопится меня вызволять.

Что ж, это к лучшему. Я даже почти не боюсь.

Нет, я боюсь — до онемения в кончиках пальцев, до судорожных всхлипов и озноба на коже, — но нагружаю себя делами: до глубокой ночи машу шваброй, доводя пространство вокруг до состояния стерильности, а потом долго сижу на полу в гостиной — специально, чтобы полнее прочувствовать боль. Папа в лучшем из миров. Завтра станет легче и мне.

Встану чуть свет и прогуляюсь пешком до столовой — мне позарез нужна работа: чтобы жить, чтобы поставить на могиле отца памятник, чтобы когда-нибудь вернуть Юре неоплатные долги.

* * *

...Мне снится папа: сидит на том самом, больше не существующем диване, теребит край клетчатой рубашки, приглаживает волосы и вздыхает:

— Прости, что так вышло, Кир. Я был плохим отцом. Лучшее, что я мог сделать — умереть и избавить от проблем...