Город имени меня

На лестнице воняет жареной картошкой и гниющим мусором, сквозняк выламывает трухлявые подъездные рамы, где-то орут кошки, дети и разухабистая, усиленная эхом пустых пролетов музыка.

Мучительно прислушиваюсь: как ни приучай себя к спокойствию, за дверями родной квартиры может поджидать разное.

Стираю со лба пот и замедляю шаг. Я уже знаю, что опоздала.

Ничто никогда меня не проймет, не выведет из равновесия и не уложит на лопатки.

Внутри я — монолит. Холодный камень.

Но грудную клетку заливает глухое отчаяние, и усталость вперемешку с досадой давит на темя.

Ворочаю в замке ключом, с ноги открываю обшарпанную деревянную дверь и вваливаюсь в ад темной прихожей.

Если бы пришла на полчаса раньше, наверняка застала бы иную картину: бледного папу в растянутой тельняшке, умудряющегося одной рукой держаться за костыль, а другой — подметать щеткой облупившийся без должного ремонта пол. Рассказала бы ему последние новости, реквизировала банковскую карту, закупилась всем необходимым и месяц не знала проблем...

Но сейчас в квартире угар — раздаются громкие голоса, древний кассетный магнитофон хрипло изрыгает из динамиков «Туман» группы «Сектор газа», сигаретный дым клубится под потолком и режет глаза так, что выступают слезы.

Кухонный стол заставлен консервами и увенчан початой бутылкой водки, папа и пара неизвестных забулдыг листают его дембельский альбом, а рядом, вальяжно откинувшись на сколотый кафель простенка, восседает мужик с расплывшимися по желтой коже наколками и выбитыми передними зубами.

Кубик... Меня пробивает дрожь.

Этот жуткий, вертлявый, как угорь, упырь полжизни просидел на зоне за износ и двойное убийство, но недавно вышел по УДО и поселился в общаге неподалеку.

А папаше все равно, с кем пить, когда горят трубы, а деньги жгут карман.

— Пап, ну как так?.. У меня нет ветровки... Ты же, твою мать, обещал! — ору я, отец оборачивается и виновато бубнит:

— Ну Кир, ну ладно тебе. Мы недолго тут посидим...

Смотрю на будильник советской сборки, притулившийся в углу подоконника, батарею еще не открытых бутылок, запечатанные пачки сигарет и вдохновенные красные рожи. Зависнут минимум до утра...

— Малая, ну что ты светишь своими фарами... — Поигрывая разделочным ножом, похотливо скалится Кубик, а меня начинает тошнить. — Папка всего-то вернул мне долг. Про армию и ранение рассказывает... Культурно отдыхаем. Как всегда.

Я рефлекторно подаюсь назад.

В прошлый раз такой «культурный отдых» закончился тем, что Кубик среди ночи приперся в мою комнату и залез ко мне в кровать. Никогда не забуду то феерическое пробуждение: дрожащую потную руку на заднице и шамкающий рот, воняющий гнилью.

Я заорала во всю мощь пожарной сирены, на крик прибежала соседка и пригрозила вызвать ментов. Престарелый «герой-любовник» ретировался, но на пороге обернулся и «обнадежил»:

— Я же вернусь, малая...

Кубик шарит по мне сальным взглядом, и нутро отравляет парализующий страх. Словно выброшенная на берег рыба, беззвучно ахаю, и, развернувшись, быстро линяю к себе.

...Следующим утром, пока я рассеянно пялилась в одну точку и, стуча зубами, пыталась договориться с собой, папа прикрутил к двери в мою комнату хлипкий шпингалет. Сокрушенно потирая похмельную голову, погладил меня по волосам и поклялся, что больше не займет у этого упыря денег, бросит пить, а карточку отдаст мне.

Прекрасно знаю цену его словам, но, черт возьми, как же хочется иногда верить в лучшее...

И совсем не хочется испытывать на прочность везение и шпингалет.

С матом вытаскиваю из рюкзака учебники, пинком отправляю их под кровать и уныло смотрюсь в старое, испорченное полосками и потеками зеркало трельяжа.

Мне нужна теплая одежда. Пряжа. Еда и возможность где-то перекантоваться эту ночь, но сердобольная соседка уехала на дачу и не оставила ключей.

Выход есть. Вокзал...

На имеющийся полтинник куплю билет на раннюю пригородную электричку и, имея его на руках, на законных основаниях до утра просижу в зале ожидания.

Склоняюсь к своему несуразному, слишком вызывающему бледному отражению, заправляю под шапку черные пряди и, глубоко вдохнув, всматриваюсь в темно-серые, непропорционально огромные глаза.

Остальные проблемы я тоже решу. Я — это я.

Кира Белкина по прозвищу Шелби.

* * *

2

Взбесившийся ветер гоняет по центральным проспектам и улицам скомканные бумажки, бычки, прочий мусор и пыль, но грозовая туча, накрыв город, окончательно растеряла устрашающую мощь и превратилась в безобидный серый кисель.

Меня гонит вперед суперважное дело — нужно наведаться в самый большой секонд-хэнд в округе.

Кутаясь в легкую олимпийку, сломя голову бегу вдоль исписанных граффити заборов, автобусных остановок и кривых узловатых кленов, но, поравнявшись с высокой стеклянной витриной, замедляю шаг.

Стягиваю шапку, трясу черными как смоль волосами и расправляю плечи.

Вообще-то я могу выглядеть благообразно. Когда расчесываю патлы, надеваю что-то из девчачьего гардероба и не нервничаю.

Однако суровая реальность не оставила ни времени, ни возможности для маневра. Придется импровизировать, впрочем, как всегда.