Город и псы

Альберто встал и подошел к койке Холуя. Она была пуста. Он толкнул дверь в умывалку; весь взвод смотрел ему в спину. Ребята сгрудились в углу, они сидели на корточках вокруг Ягуара. Все уставились на него.

– Чего тебе? – спросил Ягуар.

– Отлить, – ответил Альберто. – Что, нельзя?

– Нельзя, – сказал Ягуар. – Пошел отсюда.

Альберто вернулся в комнату и снова подошел к койке Холуя.

– Где он?

– Кто? – спросил Вальяно, не поднимая глаз.

– Холуй.

– Ушел.

– Зачем?

– После уроков ушел.

– В город? Ты точно знаешь?

– А куда еще? У него, кажется, мать заболела.

«Стукач собачий, так я и знал – с такой-то мордой. И чего он ушел? Может правда мать при смерти. А что если я войду и скажу: „Ягуар, это Холуй настучал, не вставайте, ребята, ни к чему, он ушел, сказал, что мать заболела, ладно, не огорчайтесь – время быстро летит, и примите меня в Кружок, я тоже хочу отомстить за Каву"». Но лицо Кавы заволокло туманом, и Кружок заволокло, и ребят, гнев и презрение исчезли, и новый туман заклубился, разгоняя тот, прежний, а из него возникли жалкое лицо, жалкая улыбка. Альберто идет к койке, ложится. Шарит в карманах, находит только крошки табака. Ругается, Вальяно поднимает глаза и смотрит на него. Альберто прикрывает лицо рукой. Сердце нетерпеливо колотится, нервы натянуты до предела. «А вдруг кто-нибудь поймет, что со мной творится?» – проносится смутная мысль, и он демонстративно громко зевает. «Дурак я, – думает он. – Сегодня же ночью он меня разбудит, так и вижу, скорчит рожу, ну вот как будто сейчас передо мной стоит, как будто уже сказал: „Подлец, ты ее водил в кино, и пишешь ей, и она тебе пишет, и ничего мне не говоришь, и слушаешь, как я изливаюсь, значит, вот почему ты слушал, вот почему отказывался, почему советы давал", но он не успеет рот раскрыть, не успеет меня разбудить, я на него кинусь раньше, чем он меня тронет за плечо, раньше, чем подойдет, и повалю на пол, и всыплю как следует, и заору: „Вставайте, я стукача изловил, гадюку, который донес на Каву". Но эти чувства и мысли переплетаются с другими, и очень неприятно, что в бараке стоит тишина. Если открыть глаза, видишь узкую щель между кожей и рукавом рубахи, кусочек окна, потолок, почти черное небо, отблески далеких фонарей. Может, он уже там, выходит из автобуса, идет по улочкам Линсе, может, он с ней, может, объясняется ей, морда поганая, хоть бы он не вернулся; мамочка, а ты сидишь одна у себя, на Камфарной, отец тебя бросил, и я брошу, уеду в Штаты, и никто обо мне не узнает, только сперва, гад буду, если не расквашу его рыбью морду и не раздавлю, как червя, и всем скажу: „Посмотрите-ка на этого стукача, понюхайте его, потрогайте, пощупайте", и пойду в Линсе, и скажу ей: „Дрянь грошовая, под стать этому сопляку, я как раз только что его отделал"». Он лежит, вытянувшись на узкой скрипучей койке, уставившись в тюфяк верхних нар, и ему кажется, что ромбы проволочной сетки совсем близко и нары вот-вот упадут на него, раздавят.

– Который час? – спрашивает он у Вальяно.

– Семь.

Он встает и уходит. Арроспиде стоит в дверях и смотрит с интересом на двух кадетов, орущих посреди двора.

– Арроспиде.

– Чего?

– Я ухожу.

– А мне-то что?

– Я смываюсь.

– Твое дело,– говорит Арроспиде.– Говори с дневальными.

– Нет, я не вечером, – говорит Альберто. – Я сейчас ухожу. Пока идут в столовую.

Тут Арроспиде смотрит на него.

– Надо, – говорит Альберто. – Это очень важно.

– Свидание? Или в гости собрался?

– Ты отдашь без меня рапорт?

– Не знаю, – говорит Арроспиде. – Накроют – погорю.

– Вы ведь только разик построитесь, – не отстает Альберто. – Ты один раз скажешь: «Все в сборе».

– И все, – говорит Арроспиде. – Если вторая поверка будет, я скажу, что тебя нет.

– Спасибо.

– Ты лучше иди через спортплощадку, – говорит Арроспиде. – Спрячься там, скоро свисток.

– Ладно, – говорит Альберто. – Сам знаю.

Он вернулся в барак. Открыл шкаф. Два соля есть, на автобус хватит.

– Кто дежурит две первые смены? – спросил он негра.

– Баэна и Кудрявый.

Он поговорил с Баэной, и тот согласился сказать, что он присутствует. Потом пошел в умывалку. Те трое все так же сидели на корточках; завидев его, Ягуар встал.

– Ты что, не понял?

– Мне надо поговорить с Кудрявым.

– С мамашей своей говори. Давай уматывай.

– Я сейчас смываюсь. Пускай он скажет, что я присутствую.

– Сейчас смываешься? – сказал Ягуар.

– Да.

– Ладно, – сказал Ягуар. – Про Каву знаешь? Кто это его?

– Знал бы, сам бы пристукнул. Ты что? Может, на меня думаешь?

– Надеюсь, не ты, – сказал Ягуар. – Для твоего же блага.

– Вы стукача не трогайте, – сказал Питон. – Вы его мне оставьте!

– Заткнись, – сказал Ягуар.

– Сигарет принесешь – скажу, что присутствуешь, – сказал Кудрявый.