Город гибели

Рейнольдс с хозяйственными сумками в руках переминался с ноги на ногу, стараясь не глядеть во влажные бледно-голубые глаза на нервно дергающемся лице женщины и в мучительном нетерпении бросая взоры на прохожих.

— Он всегда в таком тоне разговаривает с женщинами? Должна сказать, он меня поразил. Не ожидаешь такого от человека с его воспитанием…

«Дура баба!»

Наконец Рейнольдс от нее избавился; и тут, когда он вошел в парк Сент-Энс-Уэл-Гарденс, появилась еще одна громадная фотография. Рейнольдс торопливо бросил взгляд по сторонам, почти с чувственным вздохом отдался долгому созерцанию.

О, стыдно, очень стыдно было представить себе бедную малютку, лежащую где-то мертвой. Если она действительно мертва. Они, конечно, не были в этом уверены, на этот счет было только одно свидетельство — то, что они назвали «запачканным кровью предметом одежды». Что бы это могло быть? Скорее всего, бриджи. Ее мать узнала их вместе с этими комиксами, которые девочка таскала с собой в день исчезновения. Пожилая женщина с собакой нашла их на пляже; они сказали, что эта женщина — хозяйка магазина «Собачья каморка».

Стыдно, в самом деле стыдно было представить себе все случившееся с такой хорошенькой малышкой — у нее были прелестные длинные волосы, маленький вздернутый носик и веселая улыбка. Да, если бы она не была такой лакомой милашкой, никто бы ею не заинтересовался. Они сказали в газете, что, хотя ей двенадцать лет, умом она пятилетний ребенок. Однако по фотографии вы никогда бы не подумали, что она была нудной дурочкой. О нет, это лицо несомненно кажется очень умным.

Девочка была куклой, настоящей маленькой куклой. Но в куклах нет жизни, тогда как фотография говорила точно: это была действительно живая, полная радости жизни малышка, с прелестной улыбкой и смеющимися глазами. Ах, она так любила веселье! Бедный ребенок, бедная малышка! Мир, конечно, отнюдь не чудеснейшее место, тем более для нее с этим ужасным испачканным кровью «предметом одежды», и кто знает, какие страшные муки ей пришлось испытать, прежде чем все закончилось.

Рейнольдс в глубоком раздумье склонил голову и даже забыл о двух тяжелых хозяйственных сумках, наполненных товарами из бакалеи, которых дожидалась миссис Эванс. Он не мог точно вспомнить, видел ли ее когда-нибудь среди других детей из той особой школы, и это казалось ему странным, поскольку у нее было такое лицо — доброе, доверчивое и хорошее, да, красивое: такие непременно вонзаются в память.

Возвращаясь домой через парк после утренних покупок, Рейнольдс разговаривал с некоторыми детьми, но никогда не видел никого похожего на нее, в этом он был уверен. О большинстве детей можно было сразу сказать, что у них что-то не так, стоило лишь на них посмотреть: все их черты казались странно сведенными к передней части лиц, да и сами черты были очень мелкими. Но черты этой бедной малышки были безупречными.

О да, Рейнольдс несомненно заметил бы ее, если бы она качалась на качелях вместе с другими детьми. Конечно, если только он понял, что девочка была одной из них, и не подумал, что перед ним обыкновенный ребенок, такие здесь тоже играли. Но нормальные дети обычно были намного меньше — когда тебе двенадцать, на качелях не качаются; и в любом случае, когда приходили дети из той, особой школы, другие дети обычно удалялись. Рейнольдс считал очень жестоким, когда матери здоровых детей начинали разворачивать свои детские коляски, покрикивая через плечо: «Пойдем, Фиона, нам пора!» или «Рекс! Рекс! Живей!»

Он часто приносил с собой конфеты, и дети помнили об этом — о, они могли быть достаточно смышлеными, если хотели. Двое или трое сразу же узнавали сидящего на скамейке Рейнольдса и тотчас перебегали к нему, а следом и вся их толкающаяся, болтливая стая. Две присматривавшие за ними женщины продолжали вязание и болтовню. Однажды Рейнольдс попытался вовлечь нянек в разговор. Одна из них, крупная женщина, ответила. Но ни та ни другая не подняли глаз, и он сразу же понял, что женщины предпочитают общаться только друг с другом.

— Какая хорошенькая малышка!

Рейнольдс вздрогнул от звука каркающего голоса за спиной.

Это был старый мужчина в сопровождении ковылявшей на поводке седомордой сукой-лабрадором. Рейнольдс всегда старался его избегать.

— Потрясающе, — сказал старик и сглотнул. — И все-таки они отменяют смертную казнь. Мир окончательно сходит с ума.

Тем временем собака широко расставила задние лапы, и на ее морде и на всем теле разлилось и напряженно застыло выражение терпеливого страдания.

— Вчера вечером я дал ей парафина, — сказал старик. — Думал, это может, так сказать, принести ей облегчение.

Но Рейнольдс уже спешил прочь.

— Ну, вы, конечно, не торопились, — проворчала миссис Эванс.

Она грохнула рыбу на стол, словно хотела причинить ей боль, и снова заворчала: